Чужой среди своих 3
Шрифт:
… и через несколько минут мы, кажется, стали приятелями. Может быть, потому, что я, в общем-то, не спорил с ним, а просто ел, пил и кивал, думая о своём.
– Старик! Нам нужно выпить! – поведал Андрей, и мы выпили. Чуть-чуть!
А потом, так же по чуть-чуть, я выпил и с остальными, потихонечку вливаясь в компанию и отживая. Проблемы с Таней и вообще – проблемы, остались не то чтобы в прошлом, но где-то в стороне. А здесь и сейчас – вино, еда, голос Луи Армстронга, звучащий с пластинки, и, чёрт подери, не самая плохая компания!
– Миша! – окликнул меня Стас, – Как, не слабо Армстронга повторить?
Волосатый Слава уже вытащил откуда-то саксофон и продувает его, трогая клавиши.
– Легко! – отозвался то ли я, а то ли коньяк
– Смогёшь? – интересуюсь у Славы, в ответ кивок, и несколько секунд спустя саксофон начал петь, а чуть погодя подхватил и я…
– Go down MosesWay down in Egypt landTell all Pharaoh toLet my people go!When Israel was in Egypt land…Let my people go!Oppressed so hard they could not stand…Let my people go! [17]17
Натяжки совы на глобус здесь нет, Армстронг был популярен в СССР, а песня – одна из самых известных у него.
Ну и… всё! Можно сказать, что с этой песни и начался квартирник.
Личности здесь собрались сплошь творческие, и если не петь, то подпеть или подыграть может каждый, хотя и не сказать, что все – хорошо. У того же Макаревича голос такой… специфический, не каждому зайдёт. А сейчас он подросток и… вот совсем не заходит, но – не морщусь! Стараюсь, по крайней мере…
Песни… и разговоры, разговоры… Кто хочет – поёт, кто хочет – слушает, остальные – говорят каждый о своём.
В одном углу – о творчестве, в другом – о политике… школа и прочее – табу! Все – взрослые, все – одухотворённые, все – политизированные.
– «Радио Свобода», записал…
Слушают, что характерно, не столько разговоры о том, как всё плохо в Совке, сколько музыку, разговоры – фоном! Не все, далеко не все… но большинству – дай чуть-чуть свободы, как в Польше, Югославии или Чехословакии, и хватит. За глаза!
Кооперативное движение, западные лейблы в стране, возможность официально, без дурных препятствий, выезжать из страны, в том числе и на заработки, но…
… нельзя.
Почему тем же полякам, чехам, венграм и югославам всё это можно, а гражданам СССР – нет, знают, наверное, только сами кремлёвские старцы. Наверное.
Не в первый, и наверное, не в последний раз, приходит в голову мысль, что Союз можно было сохранить. Да, реформы, да…
… но не вышло, и, наверное, не очень-то и хотели, по крайней мере – там, наверху.
– Я окна открою! – крикнула Нина Баранова, – Очень уж накурено! Никто не против?
– Сейчас, – с прорезавшимся армянским акцентом сказал Ованес, тяжело вставая с дивана, – минуточку!
– Вот, – сообщил он, очень быстро вернувшись, – пледы, кому холодно!
С благодарностью кивнув, взял плед, а остальные – кто как, и Нина распахнула окна. Табачный дым медленно потянулся наружу, к бархатному покрывалу ночного неба, на котором мерцают редкие звёзды.
Музыкальное настроение отошло в сторонку, и только Макаревич что-то
На слуху у всех недавнее восстание в Чехословакии, задавленная танками «Пражская Весна», и реакция на эти события в мире и в Союзе. Собственно, всё это очень свежо и для многих – болезненно.
Для меня тоже болезненно – одного из демонстрантов, Вадима Делоне, я знаю лично, так вот вышло. Не друг, не приятель… но знакомый, и притом из тех, кто мог бы стать другом. Если бы…
– … не понимаю, зачем? – кусает губы одна из девочек, вспоминая «Демонстрацию семерых» [18] на Красной площади, – Ведь понятно же, что бессмысленно, что всё решено! Зачем?!
– Рабство начинается с молчания, – отозвался я…
… или всё-таки алкоголь?
Глава 4
Один день
– Михаил! Савелов! – оглядываюсь, невольно сбиваясь с шага, но не могу понять, кому я, чёрт подери, понадобился с самого утра? Поток людей в проходной, густой и тягучий, тут же наказал меня за остановку, закружил с собой, наступая на пятки, зло толкаясь в спину и пихаясь бока, внёс, втащил на территорию Трёхгорки несколько потрёпанного и куда как менее довольного, чем минутой ранее.
18
Демонстрация на Красной площади 25 августа 1968 года (также называется «демонстрация семерых») была проведена группой из восьми советских диссидентов на Красной площади и выражала протест против введения в Чехословакию войск СССР и других стран Варшавского договора.
Почти тут же сзади вцепились в рукав пальто, за каким-то чёртом дёргая, и…
– От всей души благодарствую, боярин! – ёрничая, чтобы не сорваться на мордобой, в пояс кланяюсь нашему комсоргу, отыгрывая сценку из цеховой самодеятельности, в которой я недавно участвовал.
Настроение стремительно летит в пропасть, потому как день, ну один к одному! Погода эта мерзкая, тычки в спину, полуоторванный рукав пальто… и готов поклясться, комсорг сейчас с какой-нибудь гадостью приставать будет!
– … только ты, неохваченным остался, понимаешь? – вещает Фрадкин, норовя забежать вперёд и заглянуть в лицо, – Вся цеховая молодёжь состоит в комсомоле, все сознательные!
На это утверждение хмыкаю, не вступая в заведомо проигрышный спор. Бессмысленно… я его аргументами, а он меня – цитатами из марксизма-ленинизма, выворачивая всё так, что оспаривать его точку зрения, это чуть не против Советской Власти идти.
– Ну ты же нормальный парень, – не унимается комсорг, – так зачем отрываться от коллектива! Ребята у нас, ты знаешь, замечательные, опять же – дата знаменательная!
Какая именно дата, я уже не спрашиваю. Дат этих… не на каждый день, но на каждую неделю, и с избытком, и все – знаменательные. Было когда-то что-то… и это когда-то что-то попало в коммунистические Святцы, и всё, не сотрёшь! Хотя если пытаться разобрать критически… впрочем, критически нельзя, нужно Верить.
Комсорг наш из тех, что святее Папы Римского быть пытается – очень уж ему хочется стать не просто комсоргом, а освобождённым [19] , но желающих много, а мест – мало. А он – Фрадкин, а не Иванов и не Алиев, что значит, пригляд за ним плотный.
19
Комсорги были освобождённые (то есть, это была их основная работа) – на крупных предприятиях. В мелких ячейках это была общественная нагрузка.