Чужой среди своих
Шрифт:
— Устал? — равнодушно поинтересовалась стоящая у печки немолодая соседка, даже не поворачивая головы. У нашей семьи с ней ровные, а скорее — никакие отношения, чем я, признаться, ничуть не расстроен.
Меня этот коммунальный быт в восторг не приводит, особенно странные, навязываемые сверху шаблоны, что, дескать, соседи в коммунальной квартире — это практически одна семья, большая и дружная. Это даже звучит странно, а уж когда сталкиваешься с коммунальной действительностью, ломаются любые шаблоны!
Понятно, что это отчасти от безвыходности,
Ну а отчасти это отголоски тех р-романтичных времён, когда даже квартиры начальникам строили без кухонь, питаться коммунарам предлагалось в общей столовой, а детей сдавать в ясли. Кое-то из кремлёвских небожителей, как я понимаю, успел пожить в подобного рода начальственных коммуналках повышенной комфортности, и, быстро перебравшись в особняки и квартиры, ностальгирует на всю страну, очевидно, увязывая давно ушедшую молодость и задор с коммунальным общежитием.
Но от понимания сути до принятия — весьма значительное расстояние! А я если и смогу смириться с действительностью, то вот воспринимать её как норму, а тем более, радоваться, не смогу никогда. Мне, чёрт возьми, есть с чем сравнивать!
— Да так… — вяло ответил я соседке после короткой, почти незаметной паузы. Никакого желания вступать в бессмысленные разговоры у меня нет, но она вполне удовлетворилась моими словами. Собственно, вопрос из «дежурных», не требующих развёрнутого ответа. Приподняв крышку, женщина начала что-то мешать в огромной, трёхведерной кастрюле, наполнив помещение клубами удушливого пара, полностью сосредоточившись на этом занятии.
В кухню впорхнула мама, до отвращения бодрая и одухотворённая. Поздоровавшись с соседкой и обменявшись с ней несколькими бессмысленными соседскими фразами, она начала хлопотать над ягодами.
— Помочь? — для порядка поинтересовался я, уже зная ответ.
— Иди уж… — отмахнулась она, с упоением погружаясь в хозяйственные хлопоты.
— Помыться бы… — вяло мяукнул я, подымаясь с облезлого табурета.
— Ну так иди и умойся, — не поняла меня мама. Я открыл было рот, но в кухню зашла тётя Зина со своими стратегическими запасами, и, взглянув на тётку с огромной вонючей кастрюлей, я отступил, оценив свою позицию как безнадёжную.
Почти тут же свои корзины затащила в кухню ещё одна ягодница, и я, ничуть не фигурально сплюнув на пол коридора, зашёл к нам в комнату, пребывая в исключительно паскудном настроении. Скинув прямо на половичок куртку, вонючую от комариной мази, а потом мокрую насквозь рубаху, не менее вонючую от едкого подросткового пота, я ненароком увидел себя в зеркале.
— Да уж… — протянул я, повернувшись несколько раз то одним, то другим боком, — дрищь классический, обыкновенный! Понятно, что возраст такой… но всё равно — глаз не радуется!
Физиономия, покрытая грязными разводами, погрызенная и опухшая от укусов, выглядит маргинально, и я бы даже сказал — нарочито маргинально. Кинематографично…
— В фильме-катастрофе можно снимать, — с отвращением постановил я, — из тех, где режиссёр напирает на чрезмерную натуралистичность.
Захотелось пить, и, взяв свою кружку, я приоткрыл крышку деревянной кадушки с водой и зачерпнул, жадно припав потрескавшимися губами. Высадив три кружки подряд, взял полотенце и мыло, и пошёл на улицу
Под рукомойником я долго отмывался до пояса, замочив штаны и налив изрядную лужу. Поглядев на это безобразие, я философски пожал плечами, и решил довести дело до конца. Сперва, здесь же во дворе вымыл голову с хозяйственным мылом, а потом, притащив с колонки воду и сняв в коридоре жестяное корыто из оцинкованного железа, вымылся холодной водой у нас в комнате, запершись предварительно на щеколду.
— А как это всё будет чесаться! — мрачно посулил я озябшему отражению в зеркале, с трудом подавляя желание поскрестись. Какие-то покусы, погрызы, волдыри… и всё это вперемешку с юношескими прыщами.
Намазавшись мазью весьма сомнительной эффективности, оделся в чистое, и, ссутулившись, мрачно уселся на топчане, пребывая в том настроении, когда хочется — в морду!
— Миша… — заглянула ко мне в комнату мама, — я сейчас рыбу пожарю, будешь? А может, чего другого?
Согласившись на рыбу, вышел во двор, усевшись за стол, и, меланхолично подперев голову руками, начал бездумно наблюдать за играющей детворой. Вскоре мама вынесла на большом блюде жареную рыбу, а несколько минут спустя — гренки, вымоченные в разведённой водой сгущёнке, и кружку с кофейным напитком, прикрытую блюдцем.
Вкусная еда несколько примирила меня с действительностью, да и самодельная мазь, несмотря на специфический запашок, успокоила зуд. Запах, впрочем, меня не сильно смущает — здесь все пропахли солярой, машинным маслом, дёгтем, потом и Бог знает чем.
Отвлёкшись от внуков, за которыми он якобы присматривает, приковылял и плюхнулся на скамейку рядом со мной дед Паша по прозвищу «Зуда», настроенный поговорить. Бывший колхозник, наломавшийся на земле до инвалидности и потери ноги, он был «выписан» сыном из колхоза, и пребывает в перманентно хорошем настроении, воспринимая жизнь, как затянувшийся отпуск.
Благодушно окуривая меня ядовитым дымом самосада, он, перескакивая с темы на тему, бубнил что-то своё, напоминая радио со сбившимися настройками, из тех, где «гуляют» и каналы, и громкость.
— Это небось не Расея… — кхекая поминутно, повествовал он, — Нужны дрова — на!А рыба?
— Нет, вот где ты возьмёшь такую рыбу? — пристал он ко мне, входя в раж и наклоняясь поближе. Пахнет от него отнюдь не мятной свежестью, а табачным перегаром и отродясь нечищеными зубами. Благо, я уже поел…