Чужой среди своих
Шрифт:
Решив, что умному достаточно, он замолчал, прикрыв глаза. Через несколько минут он, открыв глаза, встал и потянулся всем телом.
— Ну что… — спросил меня дядя Витя, провожая глазами вышедшего из парной старого вертухая, старательно не глядевшего в нашу сторону, — пошли? Попарю тебе, а? Осторожненько, на нижней полочке!
— Можно, — согласился я с некоторым сомнением, вставая с лавки.
— О, и дышать легче стало! — хохотнул дядя Витя, входя в парную. Захмыкали… но некоторые осторожно, тая усмешки опущенными вниз головами.
—
— Да уж поняли, — проворчал кто-то, — Ильич и в самом деле… Не видит, что ли, хрыч старый, что парнишка и на полу еле дышит?
Растянувшись на лавке жопой кверху, и стараясь не думать, какие именно части тела только что касались горячих досок, пытаюсь расслабиться. Естественно, никаких простыней здесь и в помине нет…
… но уже через несколько секунд я перестал думать о чём либо, дыша через раз и растекаясь горячей лужицей по скамье.
Потом, распаренный, лёгкий и необыкновенно чистый, я сидел в мыльне, ожидая дядю Витю, и не думая ни о чём. В голове — звенящая пустота и вялые, будто не мои мысли о том, что хорошо бы сейчас пивка. С рыбой!
[i] В принципе, биохагингом можно назвать шахматы, занятия иностранными языками и всё, что хоть как-нибудь развивает мозг. Но есть и «продвинутый» уровень, состоящий из разработанных специалистами упражнений.
[ii] Автор, если что, не нагнетает. Во-первых, я застал ещё поколение фронтовиков и видел это в бане своими глазами. Во-вторых, судя по тому, что читал я в книгах советских писателей, было именно так, и это воспринималось как норма. Да, в медсанбатах спасали жизни, но были это, де-факто, конвейеры, с соответствующим качеством. А после войны долечиванием ветеранов власти не заморачивались.
Глава 12 Один день Мишки Савелова
На небе ни облачка, но цвет у него какой-то серый, графитный, будто карандашный набросок, отчего, стоит только поглядеть наверх, всё происходящее кажется каким-то не настоящим, рисованным. Хотя облаков и нет, но солнца, тем не менее, за этой нарисованной пеленой не видно.
Дует холодный, порывистый ветер, треплющий волосы и полы одежды, и пиджаки на мужчинах, неизменный атрибут таких застолий, в кои-то веки к месту. Ветер сдувает мошку и папиросный дым, забирается за пазуху, холодя тело.
Отвальная во дворе барака идёт полным ходом, и у меня — острейшее чувство дежавю! Всё те же столы из положенных на козлы досок и снятых с петель дверей. Всё те же лавки, положенные на табуреты и играющие под задами самым причудливым образом. Всё те же скатерти из старых газет, заставленных разнокалиберной посудой с непритязательной снедью.
Ничего удивительного в этом нет, ибо такое вот застолье — неизменный атрибут любого значимого события, отголосок тех голодных времён, когда богато накрытый стол символизировал изобилие, праздник, надежду на новую жизнь, сытое будущее. Живы ещё те, кто пережил голод начала
… да собственно, нынешнее время сложно назвать сытым! Кто бы что ни говорил о том, что в магазинах полно еды, но тотальный дефицит всего и вся[ii] давит на психику.
Уже без удивления смотрю на пожелтевшую газетную фотографию, иллюстрирующую статью о «Деле врачей», под своей тарелкой. Привык уже, что в СССР ничего не выкидывают, и даже в нашем бараке сталкивался с таким — причём, что характерно, местные особо не понимают разницы между откровенным хламом и тем, что через десятилетия будет стоить больших денег.
Одно из лиц на фотографии кажется смутно знакомым. Наверное, это светило науки, физиономию которого я видел потом в учебниках, или может быть, на портрете, висящем в одной из аудиторий.
Вялое любопытство заставляет меня читать доступный кусок. Наверное, историки отдали бы на выбор любую конечность, чтобы оказаться на моём месте. Прекрасный, интереснейший материал, живые свидетели эпохи! А какие интереснейшие пласты можно поднять, задавая, с высот послезнания, правильные вопросы… Ведь правильно заданный вопрос, это половина ответа!
Но я не историк, и не уверен насчёт конечностей, но… чёрт, как бы я хотел оказаться вдруг в своём времени, в своём теле!
Пусть даже на койке после аварии, со сломанными ногами, под капельницей… но дома.
Что я выиграл от перемещения? Помолодел на двадцать лет, счастье-то какое! С учётом медицины этого времени, и современной мне, достижение более чем сомнительное.
Нет, если б я был пенсионером, доживающим свой век на мизерную пенсию, то, наверное, порадовался. Молодость, друзья детства, возможность набить морды старым недругам, задрать подол симпатичной однокласснице, и, по желанию, прожить жить заново, но лучше, не повторяя совершённых ошибок.
А может быть, сделать карьеру певца и композитора, подвинув на пьедестале Пахмутову с Антоновым? Ещё футбол… ведь всем известно, что футбольный болельщик со стажем, если дать ему шанс, переиграет Пеле. Это тогда не сложилось, а сейчас, с его-то, футбольного болельщика, опытом просмотра матчей и молодостью, он всем покажет!
Заодно, разумеется, можно спасти страну. Ведь любой пенсионер, не пропускающий передач на Первом канале, может заткнуть за пояс рядового политолога, историка и экономиста. В деталях он может и запутаться… но суть-то он знает крепко!
А я…
— Напилася я пьяна-а… — внезапно завыла какая-то баба, подперев голову рукой, — не дойду я до дому…
— Довела меня тропка дальняя до вишнёвого сада, — охотно подхватила ещё одна.
Какой-то мужик, прервав разговор с соседом, спешно жахнул рюмку и прикусил зубами рукав, шумно втягивая воздух широкими ноздрями, затем вытащил гармонь, пхнул локтями соседей, чтоб подвинулись, и растянул меха. Над бараками поплыла незатейливая мелодия, и песню подхватили десятки голосов.