Чужой среди своих
Шрифт:
К шести утра мы успели дважды поесть, заново переложить все чемоданы, обмотать банки с заготовками дополнительными слоями бумаги и совершенно измучаться.
Барак к этому времени уже начал просыпаться, и тётя Зина, выйдя во двор, о чём-то шепчется с матерью, и глаза у обеих — мокрые! Вот тоже… персонаж!
С одной стороны — как вспомню её жадное любопытство и «Обсикался»… А с другой — ведь бежала же она тогда, с медведем… с корягой! Пусть даже мишка тот был неопасный, ягодный, сытый…
… но всё ж таки, мать его, хищник!
Дядя Витя, хмыкает постоянно,
В полседьмого утра за нами приехала «Буханка», и шофёр, сонный и похмельный, вылез и поздоровался со всеми, зевая во всю нечищеную пасть и показывая золотые коронки. Он попытался было помочь с погрузкой, но мать шуганула его, и мужик, философски пожав плечами, забрался в кабину, перекурил и задремал, заметно похрапывая.
Провожать нас вышел весь барак, включая противную Светкину бабку… хотя мы, пожалуй, легко обошлись бы без неё!
— Ну… всё, Зиночка… всё… — мать откровенно хлюпает носом, — всё, что осталось — тебе… Ну да я уже говорила!
Наконец, мы забрались в «Буханку», почти тут же с нами влезли тётя Зина и дядя Витя, и машина медленно поползла к порту.
— Сам понимаешь, Аркадьич… план! — не вполне понятно сказал на прощание золотозубый водитель.
Мы остались на пристани с кучей всяческого барахла. В новую жизнь мы увозим старые, истоптанные сапоги, калоши с засунутыми туда засолками, пальто с надкусанным молью каракулевым воротником, банки с вареньем и прошлогодней икрой, отцову телогрейку с подпалинами от папирос… Вся наша жизнь поместилась в нескольких чемоданах, баулах и узлах.
Дядя Витя и отец курят, вздумав напоследок зачем-то обсуждать работу. Мать с подругой, постоянно промокают глаза, говорят что-то бессвязное и жалко улыбаются. А я…
… а ко мне пришли друзья и приятели. Вот казалось бы…
… я нисколько не жалею, покидая посёлок. Мне здесь тошно, душно…
Но я бы взял с собой Ваньку и Лёху, дядю Витю и может быть даже тётю Зою! Хотя казалось бы…
Ближе к восьми утра пришла баржа, мягко встав к причалу бортом, и недовольные матросы помогли нам с багажом, затащив его в крохотную каютку с двухъярусными койками и единственным окошком.
— Долго ещё? — поинтересовался отец, угощая матроса папиросой.
— А вот сейчас и пойдём, — равнодушно ответил тот, пряча папиросу за ухо.
— Ага… — озадачился отец.
— Да корреспонденцию только передать, и вас забрать, — снизошёл водоплавающий.
Почти тут же капитан или штурман заорал что-то не вполне членораздельное, где я понял только мат, и матросы начали суетиться. Гудок…
… и я, стоя у борта, провожаю взглядом северный посёлок, который становится всё меньше и меньше, пока окончательно не скрывается за поворотом.
[i] Прошу не писать мне, что Голодомора не было. В комментах можно, не нужно писать именно мне)). Я понимаю, что к трактовке фактов и исторических событий, можно подходить по-разному. Но! ГГ имеет право на собственное мнение, и напоминаю:
«Я написал в предисловии, и как мне кажется, достаточно ясно, что хочу показать СССР и Совок в равной мере. Но!
[ii] Автор помнит, что в больших городах и «точечно» по Союзу дела с продовольствием обстояли не так плохо, как кажется ГГ, но он судит по тому, что видит своими глазами, а в соседях у него ссыльные, бывшие ЗК и колхозники из нищих деревень, которые, за редким исключением, с изобилием сталкивались только в газетных передовицах.
[iii] Если что, автор не клевещет, а просто вспоминает рассказы мамы (1949 года рождения), жившей, между прочем, в областном центре, в Липецке. Свой дом, полная семья, но из еды в основном картошка, каша, блины из пшёнки. Белки представлены в основном самой дешёвой рыбой и требухой, не чаще, чем пару раз в неделю. Где-то раз в месяц гостинцы из деревни — молоко, яйца, сало, иногда тушка утки или пара кур, ну и конечно же — картошка с капустой. Не самые бедные, да и в принципе не бедные — все так жили, многие — хуже.
Глава 13 Сионист
Приглушив двигатели, баржа медленно дрейфует по течению, не подходя к пристани. Я, мучимый вполне понятным любопытством, задаю десятки вопросов, но речники, занятые делом, либо отмахиваются от меня, и не всегда цензурно, либо говорят что-то односложное и ни черта непонятное. Все орут, перекрикивая шум, скрежещет и гремит железо, царит деловитая суета.
Выдохнув раздражённо, я подошёл к борту и сплюнул, перевесившись через борт.
— Отойди на… малой! — заорал небритый тип в фуфайке на босу грудь и мятой фуражке, блином сидящей на нечёсаной голове, — Не мешай людям!
Недобро покосившись на него и уже прикидывая, как бы я его гасил в случае развития конфликта, развивать ситуацию всё ж таки не стал и отошёл к родителям.
« — Нда… — прижавшись боком к маме, опомнился я, — вот это меня штырит! Уровень агрессии на ровном, в общем-то, месте, взлетел так, что я, действительно, был готов драться с этим… Эзопом! Тяжеленько мне придётся…»
Речники тем, тем временем, с помощью таля спустили шлюпку, а затем, быстро и откровенно небрежно, выгрузили наши пожитки.
— Банки… — слабо простонала мама, кусая губу и набухая слезами. Отец, скрежетнув зубами, смолчал, медленно прикрыв глаза. Он, как я понимаю, переживает не из-за банок, а из-за реакции супруги.
— Прошу панове на выход! — изгибаясь в шутовском поклоне, сказал подскочивший матрос под гогот остальных речников. Мать, зло усмехнувшись и будто вспомнив что-то, очень ловко подвязала концы длинной юбки между ног, превратив её в подобие шаровар, и едва ли не ссыпалась по штормтрапу.
« — Однако… — мысленно восхитился я, примеряя ситуацию на себя, и понимая, что чёрта с два… — как много я не знаю о родителях!»