Чужой среди своих
Шрифт:
Всё очень вкусно, но разговоры, а более всего — попытки мысленно перевести их с идиша на нормальный, изрядно отвлекают от наслаждения пищей.
« — А какой теперь для меня — нормальный?! — мелькает странная мысль, — Идиш, иврит или русский?».
Да ещё и Лёвка отвлекает… Он нашел свободные уши в моём лице, и сейчас одновременно (!) рассказывает о своих делах, строит планы с моим участием на ближайшие несколько дней (успеть он хочет очень многое!), и влезает иногда в разговоры взрослых.
А женщины, перебрав воспоминания
— … как Давид играет на скрипке, — закатывая глаза, говорила тётя Фая, — нет, вы должны это слышать! Жаль, что он сейчас в лагере!
Она завздыхала, и, будто, оправдываясь, сказала:
— Мальчику нужно немножко больше здоровья! Хотя конечно, там такие босяки! Это, я тебе скажу, ни разу не наш скаутский лагерь.
Мама, вздохнув ностальгически, покивала с мечтательной улыбкой.
« — Скауты? В СССР!?» — у меня появилось ещё больше вопросов к родителям…
— Лёва, конечно, тоже играет, — продолжила тем временем тётя Фая, — но я уже вижу, что мальчик будет инженером, а не музыкантом! Лёвочка, сыночек…
Сыночек послушно вставал, играл на скрипке, а мы все закатывали глаза и предрекали ему большое будущее в качестве инженера и музыканта разом, а если повезёт — то адвоката!
Сам же будущий гений всего и вся, спешно отнеся скрипку в комнату, шёпотом поведал мне, наклоняясь к самому уху, что он твёрдо решил стать военным, как Моше Даян! Но пока — тс-с… а то мама будет расстраиваться и делать нервы!
— А Моше… — не сразу соображаю, что речь идёт обо мне.
« — Моше, это я» — мысленно напоминаю себе, на время даже прекращая жевать. Нет, я не антисемит, но… бля, ещё и дедушка!
Есть разница, когда ты говоришь, что тебе всё равно, кто какой нации, а есть — когда ты говоришь то же самое, но не относишься к представителям нации титульной! А в стране хотя и декларируется равноправие, но судя по статьям и компании в прессе — не всем.
Задумавшись, не сразу понимаю, что мама хвастается моими успехами в науках и шахматах.
— … но драчлив! — она поджимает губы, — В кого только?
— Да уж есть в кого, — замечает тётя Фая, покосившись на отца, на что тот, усмехнувшись, только плечами пожал.
— Да уж… — соглашается мама, подпирая подбородок рукой, — есть!
— А Шломо? — не унимается тётя Фая, и они углубляются в воспоминания, и я понимаю, что родственники у меня боевитые! Мелькает упоминание еврейской самообороны, БУНДа[ii], Савинкова…
… а я сижу, пытаясь подобрать челюсть.
« — Нет, с одной стороны оно как бы да…»
Женщины начинают спорить, мешая слова, и я смутно понимаю, о чём вообще они говорят. Главное, чтоб я был здоров и не сел…
— … а о гоях пусть беспокоятся их матери! — подытоживает тётя Фая, и добавляет:
— Одна умная еврейская голова стоит сотни гойских!
« — Вот это да! — подбираю упавшую челюсть, — Вот это вишенка на торте! Хотя казалось бы…»
Выпав
Если рассуждать логически, то евреи, ничем, в общем-то, не отличаясь от других народов, имеют полное право быть кем угодно, в том числе и мудаками… Оставаясь при этом, разумеется (в рамках своей религии), богоизбранным народом!
С одной стороны, имеют ли право представители нации, испытавшей ужас Холокоста, высказаться вот так шовинистически… или националистически? Никогда не был силён в определениях такого рода…
« — С другой стороны, — озадачился я, — если есть компания против еврейства со стороны официальных властей, то неизбежно появляются «мы» и «они». А иудеи, как ни крути, за многие века привыкли быть наособицу, и значит, есть какие-то, давным-давно выработанные алгоритмы на этот случай. Веками отработанные!
— Но и представителей Советской власти можно понять, — пытался рассуждать я, с чудовищным скрипом втискиваясь в шкуру партийного деятеля и пытаясь уловить ход их мыслей, — Народ, который не просто плохо поддаётся идеологическому контролю и пропаганде, но ещё и умеет выстраивать собственные идеологические структуры внутри любого государства, опасен для любой диктатуры! А фашистская это диктатура или диктатура пролетариата, не суть важно! Хотя…»
Начав оппонировать сам себе, в какой-то момент поймал себя на том, что если я помню о своём еврействе, то и думаю иначе! В голове такая каша, что попытавшись разобраться в ней, я запутался совершенно.
Слишком много здесь «с одной стороны», да «с другой стороны», и к тому же, ситуация выглядит по-разному, если смотреть на неё с философско-нравственной или отвлечённо-логической позиции.
« — Однако! — поразился я, — Понятно, что бытие определяет сознание, но чтоб настолько!? Ладно… подумаю об этом потом!»
Вернувшись в тварный мир, я обнаружил, что сижу, засунув в рот пустую вилку, и, по всей видимости, не одну минуту, потому как Лёвка (а кто ж ещё!), расшалившись, из накрахмаленных льняных салфеток, соорудил нечто вроде треуголки, и она сейчас у меня на голове!
— Н-да… тяжела ты, шапка Мономаха, — неуклюже пошутил я, осторожно сняв получившуюся конструкцию. Чувствуя себя предельно неловко (уши аж горят!), решаю довести ситуацию до абсурда, и, водрузив треуголку назад, засовываю руку за пазуху и принимаю надменный вид.
Мама, прежде старательно не глядевшая в мою сторону, не выдерживает первой, прыская совершенно по-девчоночьи, звонко и неудержимо. Потом басовито захохотал отец, вздёрнув голову вверх, и вытирая слёзы… Ему вторил дядя Боря, трясущий головой, и тётя Фая, прикрывшая лицо руками. Лёва же, пребывающий в необыкновенном восторге (шалость удалась!), чуть не задыхался от избытка чувств.