Чужой среди своих
Шрифт:
— Ну что, пошли? — уже повернувшись к нам, сказал он, пока бабки зависли, переваривая полученную информацию.
… и мы пошли, стремительно и неотвратимо удаляясь от сопливых малышей и старух!
Взрослые, вручив нам свёртки с чистой одеждой, ушли чуть вперёд, разговаривая о чём-то своём. Они, хотя и не были знакомы раньше, удивительно быстро нашли общий язык, и судя по всему, общее у них не только еврейство и запутанные родственные связи через жён, но и отчасти — судьбы.
Я слышу только обрывки фраз и отдельные слова, да ещё и Лёва с энтузиазмом грузит мне уши, отвлекая,
— … а я ему такой — н-на! — глушит интересное Лёвка, — и этот поц — в пыли, а я такой…
Незаметно закатываю глаза, но не затыкаю фонтан его красноречия, и, чтобы не раздражаться, чуть замедляю шаги, чтобы взрослые прошли чуть дальше. А то сколько можно — пытаться слушать две радиостанции разом!
Перестав слышать отца с… хм, дядей Борухом, и вполуха слушая кузена, я начал с любопытством глазеть по сторонам, и признаться, выглядит всё это вполне живописно!
Двухэтажные деревянные дома в окружении деревьев и кустарника, с аккуратными дорожками, палисадниками и сараями, возле которых иногда виднеются козы. Лениво брешущие собаки, провожающие нас пару десятков шагов, до невидимой нам границы, и возвращающиеся назад с чувством исполненного долга. Всё это так и напрашивается на полотно…
Но жить вот здесь и вот так, с колонками и туалетами на улицах, с дровяными печами, с раскисающими после дождя грунтовыми дорогами, не хочу. Я, чёрт побери, не путаю туризм с иммиграцией…
Дворец Спорта ближе к центру города, так что мы фактически вернулись немного назад, и где-то там, на горизонте, показались хрущовки. Пройдя по аллее с куцыми молодыми тополями, вперемешку с гипсовыми статуями спортсменов, бюстиками вождей и стендами с местными ударниками и передовиками, мы оказались у цели.
— Вот здесь я и работаю, — не без гордости показал дядя Боря на бетонное здание, с неизменной и неизбежной в Союзе колоннадой. Выкрашенное в жёлтый цыплячий цвет, оно совершенно типичное и обыденное, таких на постсоветским пространстве десятки тысяч.
— А кем? — запоздало поинтересовался, оторвавшись от созерцания.
— Завхоз, — ответил дядя Боря, легко забегая на крыльцо и открывая массивную дверь, способную, наверное, выдержать атакующего носорога.
« — Ну а кем же ещё? — едко прокомментировал внутренний голос в голове, — А где ви видели еврея с лопатой!?»
Поймав себя на нотке антисемитизма, я смутился было, потом вспомнил, что я теперь еврей…
… и окончательно запутался в мыслях и собственном отношении к происходящему.
Спустившись на высокий цокольный этаж, мы прошли по бетонному коридору с десяток метров.
— Вот и моя каморка, — дядя Боря широким жестом открыл перед нами неказистую дверь, обитую оцинкованной жестью.
Первым попался на глаза большой, заслуженный письменный стол, этакий ветеран среди столов, с достоинством выдерживающий бремя папок, бумаг, скоросшивателя и массивной чернильницы.
В правом углу верстак и то, что можно назвать прототипом гаража мастеровитого мужика. Но большую часть большого помещения занимают деревянные, явно самодельные стеллажи, со стоящими на них банками, ящиками и ящичками, разложенными по порядку инструментами и малярными кистями.
— Я сейчас вас в душ провожу, чтоб вопросов лишних не было, — сообщил он, — а сам пройду — гляну, что там. Подтекает, зараза! В том году объект приняли, а уже…
Он загремел инструментами, и пожаловался, не оборачиваясь:
— Никаких фондов, но крутись, как хочешь! А мне эти макли… — повернувшись на секунду, он рубанул себя по горлу и снова отвернулся, ища нужное.
— Я свое… так, всё…
— Я два раза уже отсидел, — продолжил дядя Боря, подхватив деревянный ящик для инструментов и выходя в коридор, — Первый раз после присоединения Западной Украины, как буржуазный элемент по папеньке, имеющий неправильных родственников с обеих сторон, а второй уже после войны — за невосторженный образ мыслей, ну и до кучи — как сионист. Садиться в третий раз — ну никакого желания!
— А они — макли… — уже совсем тихо добавил он, поднимаясь вверх по лестнице. Дальше шли в молчании до самой душевой. Все думали о разном, а лично я просто вертел головой, впитывая глазами образчик советского провинциального дизайна.
Фрески в стиле социалистического реализма восхищения не вызвали. Нет, я не противник стиля как такового, но художник, то ли в силу собственного виденья и таланта, то ли (что вернее) руководствуясь вкусом местных чиновников, разрисовал стены на грани гротеска.
Спортсмены нарисованы с гипертрофированной, анатомически неправильной мускулатурой и рожами жизнерадостных олигофренов. Они вздымали над головой штанги, метали вдаль разнообразное железо, и стояли на пьедесталах с вовсе уж придурковатым видом. Всё это в обрамлении лозунгов, обещаний и цитат, тентаклями раскинувшихся по всей поверхности стен.
Народу во Дворце Спорта немного, наверное, из-за летнего времени, а может быть из-за того, что сейчас разгар рабочего дня, так что душ оказался полностью свободным. Лишь какой-то лысеватый, плотный мужик, похожий на тренера по борьбе, одевался в углу. Но он, бросив на нас короткий взгляд, перебросился парой слов с дядей Борей, и вышел, ничуть не заинтересовавшись новыми лицами.
— Потом во дворе подождите, — попросил дядя Боря, покидая нас, — я сильно долго не буду.
Сложив вещи в раздевалке, мы прошли в душ, где с удовольствием отмывались после дороги, с мочалками, натиранием спин друг другу и тому подобным груммингом. Лёва ещё всё лез с просьбами показать приёмчики, в силу возраста явно не понимая уместность просьбы, так что пришлось пообещать ему провести мастер-класс, но дома.
После, сидя перед Дворцом спорта на лавочках, чистые и благостные, мы ждали дядю Борю. Лёва успел поведать нам о городе, и о том, что Давид в лагере, зачем-то решив уточнить, что в пионерском. Видимо, навеяло…