Чужой в раю
Шрифт:
— Теперь верите, что вы — просто субстанция?
Очнувшись от потрясения, я сказал:
— Чепуха. Гипноз. Вы меня загипнотизировали.
— Я мог бы посоветовать вам повторить опыт, и самому проткнуть мою ладонь, но вряд ли у вас это сегодня получится. Для этого нужно научиться концентрировать свое воображение и волю, а это обычно удается лишь через месяц-другой пребывания здесь.
Тут я рассмеялся:
— У меня-то получится. Я — писатель и на отсутствие воображения не жалуюсь.
— Пробуйте, — смеясь, сказал Петр Иванович. — Но предупреждаю…
И я …проткнул его
В этот момент мне стало невообразимо страшно. Похоже, это не сон и не гипноз. Он не врет. Я действительном на том свете .
Еще больше, чем его пугающий опыт, меня убедила метаморфоза, случившаяся с моим зрением. Внезапно я понял, что вижу теперь значительно лучше, чем несколько часов назад. На рыжей бороде Петра Ивановича я мог без очков разглядеть каждый волосок по отдельности, и точно также четко видел разноцветье радужной оболочки его глаз. Мир как бы посвежел, наполнился красками, словно я снова вернулся в молодость.
Машинально я провел себя по лбу — так обычно поступает человек, чтобы убрать холодную испарину, когда переживает что-то ужасное. И тут же вспомнил, что с осязанием у меня проблемы. Но рука должна была скользить по влажному лбу. А она не скользила, из чего я сделал вывод, что лоб сухой. Черт побери, да какой же пот может быть у «информационно-энергетической субстанции»?!
Мужчина перехватил мой жест и ухмыльнулся.
Я торопливо сказал:
— Уже понял. У вас ведь тут наверняка нет нужды в приеме пищи и отправлении естественных надобностей? Поэтому нет и пота.
— Вы ловите всё на лету, — похвалил меня Петр Иванович. — Знаете, у меня есть к вам несколько странное предложение. Вы мне чем-то импонируете, господин-товарищ «мизантроп». Сейчас четырнадцать минут третьего по полудню местного времени. (Петр Иванович, говоря это, не посмотрел на часы. Их у него и не было. Видимо, время суток здесь узнают каким-то иным способом). Моя смена по приему новеньких закончилась. И вот что — давайте побездельничаем сегодня вместе. Вы расскажите мне про последние земные новости, а я вас ознакомлю с принципами жизни на небесах.
— Станете, так сказать, моим Вергилием в райских кущах? Прекрасно.
— Ну, типа того. Только не замыслите чего-нибудь странного. «Голубых» в раю нет. Как нет лесбиянок, сумасшедших, явных неврастеников, патологических убийц и много другого, привычного на Земле. Здесь только человеческая норма, если нормой можно считать большой удельный вес талантов и гениев…
— Нерон — тоже норма? — перебил я его.
Петр Иванович бросил на меня резкий взгляд.
— Не пытайтесь поймать меня на противоречиях. Во-первых, мы не знаем, что считалось нормой два тысячелетия назад, во-вторых, это они делают выбор, а не мы, и, в-третьих, я действительно не знаю, к примеру, ни одного случая педерастии среди нынешних обитателей рая.
У моего нового знакомого был легкий характер. Он тут же засмеялся и продолжил:
— Я напросился к вам в друзья по другой причине… — Петр Иванович пристально посмотрел на меня
— Значит, и эту «жизнь» можно прекратить?
— В принципе, да, хоть и очень трудно. Первое, чему учится человек везде и всегда — убивать самого себя. Здесь это происходит в других формах, чем на Земле, во много крат сложнее, но тоже в принципе возможно. Научились за столетия существования рая. Называется — «окончательная самоликвидация».
— Крошечный ядерный взрыв?
— Несколько иначе.
— А можно ли убить себе подобного?
— Пока о таких случаях неизвестно. Но, наверное, и это со временем придумают, как сделать.
Мы помолчали.
— Вам-то самому будет поменьше лет, чем вашему покойному другу? — спросил я психолога. Теперь я уже понимал, что внешность «субстанций» на небесах крайне обманчива.
— Намного. Чуть больше ста лет. Умер на Земле в семидесятые годы двадцатого века. И в раю покончить с собой пока не собираюсь. В ближайший век.
— Слушайте, но вы выглядите лет на пятьдесят. Как я понял, здесь можно без труда менять свой облик. Почему же вы не превратили себя в эдакого Аполлона с горой мышц и внешностью двадцатилетнего красавца?
Мой новый собеседник рассмеялся:
— Еще увидите здесь миллион Аполлонов. Всё объясню. Только сначала давайте расположимся в каком-нибудь более приятном месте и будем пировать, как римские патриции.
— Пировать?
— Поймете. Что вы предпочитаете: горы и альпийские луга, лесную чащу или берег моря? Как я понял, у вас довольно устойчивая психика и превращения вас не пугают.
— Не пугают. Берег моря. Только ответьте мне сначала на один вопрос: вы сами-то — русский, Петр Иванович? — Я снова с подозрением посмотрел на него.
— Нет, болгарин. «Ивановичем» я себя назвал, чтобы вам было привычнее. На самом деле — Петр Иванов Иванов. У болгар по-другому создаются отчества, как вы, наверное, знаете.
— А язык? Вы говорите по-русски без акцента.
— В той жизни я тоже умел говорить по-русски, но плохо. А здесь это не имеет значения. Все понимают друг друга. Как бы вам объяснить попроще… То, что вы слышите — это язык вашего и моего сознания. «Над-язык». Вы так же легко будете разговаривать и с бразильцем, даже если никогда раньше не слышали португальский. Мы только стремимся, чтобы вновь прибывших встречал человек со схожим менталитетом. У нас ведь с вами схожий менталитет, не так ли? Оба — славяне и жили при социализме.
— А здесь какой …строй?
— Райский, — захохотал Петр Иванович. — Но можете называть его коммунистическим, хотя это очевидная глупость.
— Почему?
— Эх, Николай Викторович… — он укоризненно посмотрел на меня. — А еще писатель. — (Я уже не удивился тому, что он знает мое имя). — Про общественный строй можно говорить в обществе, где есть какие-то материальные отношения между людьми. А здесь их нет.
— Вообще нет?
— Вообще. Итак, берег моря?
— Да, тропического моря.