Чужой выбор
Шрифт:
Я стал собирать знания, по крупицам восстанавливая события. Судьба забросила меня на самый удаленный от Недоре край империи, а потому я пробирался воюющими землями, наблюдая, что же произошло с людьми и миром, пока меня не было. Повсюду полыхала война. Я сражался вместе со всеми, то на одной, то на другой стороне, используя старые знания и скрывая магию. Убивал за деньги, не спрашивая, почему.
Вскоре ко мне стали прибиваться такие же безжалостные мерзавцы, как и я. Они, словно звери, чуяли во мне вожака и сбивались в огромную, голодную до легкой наживы и крови стаю. Я не доискивался их целей, не лез в души,
Герцогством в этот момент правил какой-то старый дуралей, погрязший в роскоши и пьянстве. Он довел некогда богатые земли до полного обнищания и почти голода. Всюду меня встречали только затравленные, потерявшие надежду люди, борющиеся за выживание.
Болезни, порожденные невыносимыми условиями и разрухой, скосили многих из тех, кто пережил переворот двадцать семь лет назад. Места, которые я запомнил зелеными, полными радости, напоминали разграбленный хищником муравейник. Меня преполняла ненависть, но теперь к ней примешались нотки борьбы за справедливость. По крайней мере, то, что я увидел, дало некоторый повод оправдать себя.
Я взял Кинна-Тиате. Жители сами открыли ворота, перебив стражу, когда глашатаи объявили мое имя. Не знаю, поверили мне горожане или просто устали от той жизни, что у них была, но столицу я захватил без боя. Своему отряду я запретил трогать что-то в городе, обещав одарить их из казны.
Старика-наместника я убил собственноручно прямо посреди тронного зала. Его люди разбежались, но мы находили их, вылавливая по одному, словно крыс. А потом я увидел, что стало со могилой отца — и тьма поглотила меня. Склеп его был разрушен, разломан, а истлевшие кости лежали просто под небом, на потеху псам и воронам.
Я заявил о своих притязаниях на герцогский трон. Меня приняли. Не из любви или верности, как это было почти тридцать лет назад, а из страха за свои жизни, ведь несогласных ждала скорая и мучительная казнь. Впрочем, нашлись и те, кто помнил меня прежнего, кто склонил передо мной голову, предпочтя мою власть — навязанной из Золотых Земель.
Под черно-синими знаменами собрались все, кто ранее не желал признавать ничьей руки: бандиты, убийцы, дезертиры. Но было немало и тех, кто пострадал от власти сиятельных. Кого, как и меня, предали несправедливому суду и наказанию. Это были люди из старой знати Золотых Земель и те, кто всего добивался в жизни честным трудом.
Недоре была измучена предыдущим бездумным правителем, Миата разграблена и опустошена сборщиками императора, а Зеленые острова прервали с материком всякое общение. А я отчетливо понял, что для дальнейшей войны мне нужны люди и ресурсы.
Тогда я обратился к прибрежным пиратам и контрабандистам, обещая им помилование и прощение, суля любые блага за помощь и поддержку. Они долго думали, но все же согласились. И помогли мне получить то, что на материке в тот момент было дороже золота и оружия — хлеб, еду, зерно на посев. И людей, обученных воевать.
Через два года смута почти завершилась окончательной победой среднего сына предыдущего императора, прадеда Сабира. А я готовился начать полномасштабную войну с Дармсудом. В моих амбарах лежало
Это было прекрасно, и это было ужасно. Мое черное воинство шло, не зная границ и сметая все на своем пути. Мы жгли и рушили, уничтожали и разваливали все, до чего могли дотянуться. Деревни, целые города, оказавшие сопротивление… Я отдавал их на разграбление, не испытывая мук совести, не думая, что из-за моего слова пострадают случайные люди. “Нет невиновных, ибо молчаливая покорность — тоже вина”, - так рассуждал я в те годы, оправдывая себя.
Более не скрывая свою силу, я стал использовать ее против обычных людей и других магов, наносить удар наверняка, причиняя боль, сея смерть и разрешение. Золотые Земли, истерзанные годами войны, ложились под ноги наших коней почти без сопротивления. Послов нового императора, просивших о сдаче и милости к поверженным, я приказал убить на месте, а тела их выставить вдоль дороги, по которой шло мое войско.
А потом я вошел в столицу. Сжег и разрушил более двух третей города, не пощадив ни мирных жителей, ни воинов, сложивших оружие. Остановился я лишь в тронном зале императора.
На руках моих была кровь его людей, ноги мои были в крови его людей, даже волосы мои пахли кровью его людей. И тогда я, добившись всего, о чем мечтал без малого три десятилетия, ощутил пустоту. Победил, поверг врага в пыль, но это не принесло освобождения.
Император был бледен, его руки тряслись. Еще бы, ведь за ним явился беспощадный герцог сумеречных земель, кровавый маг Тьмы. Никто не встал перед сиятельным, чтобы защитить. Самые верные соратники публично отреклись от него, в последней, неистовой надежде спасти свои жизни.
Рядом с императором стояла только хрупкая девушка, совсем юная, она прижимала к груди новорожденного ребенка — своего первенца. В ее лице не было ни кровинки, когда я подошел к ней и забрал дитя. Она рухнула на пол, как срезанный цветок, без стона и крика, лишь из темных глаз лились слезы. А ее дитя… Ее ребенок проснулся и вдруг улыбнулся мне беззубой улыбкой. Своей маленькой ручкой он схватил мою перчатку, и пальцы его окрасились красным.
В этот миг безумие закончилось, завершился путь бесконечных убийств, жестокостей и насилия. Я просто стоял и понимал, что не лишу это дитя жизни, не причиню такую боль его матери. Император и весь двор ждали моего решения и своей участи, а я не смог завершить начатое.
Мы подписали мирное соглашение. Недоре оставалась в составе империи, но с соблюдением всех древних привилегий и целым перечнем новых. Отныне я мог содержать свою армию и флот, подчиняющийся лишь мне. Все обвинения в законности моих прав были сняты, те, кто сфабриковал их и еще остался жив — публично казнены. Затем я покинул Золотой двор и вернулся домой, в Кинна-Тиате, чтобы пройти долгий путь примирения со своей сутью.
Ульф как-то спросил меня, отчего я не занял тогда трон, ведь мой род, как и род Сабира, восходит к первому властителю Золотой Империи. Я бы мог сослать сиятельную семью куда-нибудь в глушь, в отдаленный замок, где под бдительной охраной они бы и закончили свою жизнь в забвении.