Чужой. Чужие. Чужой-3
Шрифт:
Одна из стеклянных дверей приоткрылась, пропуская Картера Берка. На секунду Рипли поймала себя на том, что смотрит на него как на мужчину, а не просто как на служащего Компании. Возможно, это признак того, что она приходит в норму. Ее оценка облегчалась тем обстоятельством, что когда «Ностромо» отправился в свое роковое путешествие, Берку оставалось еще двадцать лет до рождения. Впрочем, это не должно иметь существенного значения. Они были приблизительно одного физического возраста.
— Извините.
Всегда приветливая улыбка.
— Я
Рипли никогда не любила никчемной болтовни. Теперь же, более чем всегда, жизнь казалась ей слишком драгоценной, чтобы тратить ее на непоследовательные замечания. И почему это люди не говорят то, что они хотят сказать, а ходят минут пять вокруг да около?
— Мою дочь разыскали?
Берк выглядел смущенным.
— Ну, надо подождать, пока закончится расследование.
— Я ждала пятьдесят семь лет. У меня больше нет терпения. Так что уж ублажите меня.
Он кивнул, поставил свой чемоданчик и раскрыл его. Минуту он шарил в нем, а затем вытащил несколько листов тонкого пластика.
— Она?..
Берк говорил, читая один из листков.
— Аманда Рипли-Маккларен. Я полагаю, это фамилия после замужества. Шестидесяти шести лет… к моменту смерти. Это случилось два года назад. Здесь вся ее история. Ничего особенного и примечательного. Подробности приятной, обычной жизни. Такой, как у большинства из нас, я думаю. Извините.
Он передал листки, изучая лицо Рипли в то время, как она просматривала их.
— Думаю, что сегодня утром я обречен на сплошные извинения.
Рипли рассматривала голографическое изображение, отпечатанное на одном из листов. На нем была полная, немного бледная женщина лет пятидесяти с небольшим. Она могла бы быть чьей-нибудь тетей. В лице ничего характерного, ничего зовущего и кричаще родного. Невозможно было представить, что эта старая женщина и есть та самая маленькая девочка, которую она оставила на Земле.
— Эми, — прошептала она.
Берк все еще держал пару листков, спокойно читая, в то время как она рассматривала голограмму.
— Рак. Хм-м… До сих пор некоторые виды его неизлечимы. Тело кремировано. Погребена на кладбище Уэстлейк, Литтл-Шут, Висконсин. Детей нет.
Рипли смотрела мимо него, в сторону экрана, но не на экран. Она смотрела на невидимый пейзаж прошлого.
— Я обещала ей вернуться ко дню ее рождения. К ее одиннадцатилетию. Я действительно жалею об этом.
Она снова посмотрела на снимок.
— Ну, она уже научилась не слишком верить моим обещаниям. По крайней мере, связанным с расписанием полетов.
Берк кивнул, стараясь выглядеть сочувствующим. Это было для него трудно и при обычных обстоятельствах, но намного труднее в это утро. Но у него, по крайней мере, хватило ума помалкивать, а не бормотать обычные вежливые фразы.
— Всегда думаешь, что еще успеешь что-то сделать позже, вы знаете.
Она глубоко вздохнула.
— Но теперь я никогда не смогу. Никогда.
Затем хлынули
Наконец Берк успокоительно похлопал ее по плечу, стесняясь и очень стараясь не показывать этого.
— Слушание назначено на девять тридцать. Вы ведь не хотите опоздать. Это не произведет хорошего впечатления.
Она кивнула, поднимаясь.
— Джонс. Джонси, иди ко мне.
Мяукая, кот подошел к ней и позволил взять себя. Она вытерла слезы. — Мне нужно переодеться. Это не займет много времени.
Она потерла нос о кошачью спину, и кот молчаливо перенес это незначительное нарушение его покоя.
— Хотите, я провожу вас до вашей комнаты?
Конечно, почему бы нет?
Берк повернулся и пошел к нужному коридору. Двери раздвинулись, выпуская их из атриума. [9]
— Знаете, кот — это ваша особая привилегия. Обычно здесь не разрешают держать животных.
— Джонс — не животное, — она почесала кота за ухом. — Он — уцелевший.
Рипли собралась быстро, как и обещала. Берк ждал ее, изучая тем временем свои бумаги. И вот она появилась. Превращение было впечатляющим. Исчезла бледная, восковая кожа, исчезли выражение горечи и неуверенная походка. Интересно, что это, размышлял он, пока они шли по главному коридору. Решительность? Или просто умелая косметика?
9
Атриум — главное помещение в античном римском доме.
Ни один из них не произнес ни слова, пока они не приблизились к нижнему уровню, где находился зал заседаний.
Наконец, он спросил ее:
— Что вы собираетесь им рассказать?
— Что я могу сказать такого, что еще не сказано? Вы читали мое донесение. Оно полное и точное. Никакого украшательства. Оно не нуждается в приукрашивании.
— Послушайте, я вам верю, но там будут такие тяжеловесы, каждый из которых постарается поковыряться в вашем рассказе. Представители правительства, Межзвездной Торговой Комиссии, Колониальной Администрации, парни из страховой компании…
— Представляю себе.
— Расскажите им только то, что случилось. Самое главное — оставаться холодной и без эмоций.
Конечно, подумала она. Все ее друзья, коллеги и родственники умерли, а она потеряла пятьдесят семь лет действительности в невозвратном сне. Холодная и без эмоций. Конечно.
Несмотря на ее решимость, к середине дня она была какой угодно, только не холодной и собранной. Повторение одних и тех же вопросов, те же дурацкие обсуждения фактов, о который она рассказывала, одни и те же изнурительные проверки второстепенных моментов, которые оставили главное нетронутым, — все это вместе сделало ее злой и неудовлетворенной.