Чужой. Сердитый. Горячий
Шрифт:
Я даже не шелохнулась, когда он упал на край моей кровати.
— Ну что, сестрёнка, пора слезать со своего ложа! Знаешь, я тебе кое-что привез. Ты будешь просто в восторге, что это пушистое недоразумение стало гораздо толще от переедания морковки, — говорит Андрей, всё-таки заставив меня повернуться к нему лицом, и увидеть в руках брата клетку с моим хомяком Яшей.
Отворачиваюсь к стене, не проронив ни слова. Надо же, решил откупиться от своих подлых поступков?
Я не продаюсь.
— Надеюсь, ты его не заморишь голодом своим безразличием, —
Я послушно встаю с постели, не спеша надевая тапочки. Под пристальным взглядом брата расчесываюсь и заплетаю волосы в высокий хвост. И да, эффект от моей демонстрации подействовал на Андрея мгновенно.
Он подошел ко мне почти впритык, обвив пальцем подбородок, разглядывая желтовато-синюю ссадину на скуле. Не просто же так любимый брат мне дарил несколько мастер-классов по макияжу в топовых салонах Москвы? Измазать себя косметикой — дело не хитрое, а сделать это так, чтобы фальшивый синяк невозможно было отличить от настоящего — это шедевр.
— Этого не было! Откуда? — он тяжело сглатывает, ищет в моем взгляде ответ, но на самом деле додумывает всё самостоятельно. Мой затравленный взгляд заставляет его вздрогнуть. Я никогда не жаловалась на отца, только иногда припоминала брату о его гиперопеке, которая выходит за рамки дозволенного. — Это сделал отец, — утверждает, максимально точно следуя моему плану.
Я не отвечаю, добивая брата своими горькими слезами и опущенными глазами в пол. Андрей грязно ругается, притягивает меня к себе, крепко обнимая. Я же обнимаю в ответ, выдавливая из себя громкий жалостливый всхлип, заставляя его вариться в месиве абсурдных чувств. Брат немного отстраняется, заглядывает в мои глаза, словно очередной раз подтверждая свои догадки и вылетает из комнаты, пригрев ярость на своем сердце.
Мой низкий поклон Гордееву, который научил меня скрывать настоящие эмоции и отрабатывать актерское мастерство до предела.
Впервые за всю мою сознательную жизнь Андрей повышает голос на отца, а я, не теряя момента с завидной для девушки скоростью натягиваю верхнюю одежду, доставая из-под кровати дорожную сумку. Наскоро обуваюсь, и очень аккуратно открываю двери, оглядывая пустую гостиную, слыша яростный рев Андрея и повышенный голос отца в ответ из кухни. Нужно спешить, пока моя провокация не вскрылась.
Не теряя ни секунды времени, я бегу в прихожую, но неожиданно налетаю на маму, которая убирает обувь брата в тумбу. Я уставилась на неё оленьими глазищами, пока она осматривает хитрый макияж на моем лице, качая головой, не одобряя мой поступок.
Она мельком бросает взгляд на закрытую дверь кухни, откуда доносятся ругательства, а затем смотрит на меня, поджимая свои губы. Мама не решается ни остановить меня, ни выпустить.
— Пожалуйста, — шепчу я одними
У меня внутри все похолодело до арктического льда, когда она обдумывает несколько секунд, что делать, при этом награждая меня сожалеющим взглядом, и… Отходит в сторону!
Господь всемогущий! Мама всего на мгновение останавливает меня, когда я берусь за ручку двери. Смотрит в мои глаза с лихорадочным блеском, и схватив с тумбочки ключи от машины брата и его портмоне из курточки, вкладывает их в мою ладонь.
— Будь осторожной, — шепчет она и хочет обнять… Но у меня нет времени на прощание.
Я со всех ног, перепрыгивая через две ступеньки, сбегаю вниз по лестничной площадке.
На автостоянке у дома нахожу машину брата в привычном месте, бросаясь к ней, закидывая сумку на переднее сидение. Завожу машину, выруливая с визгом шин из парковки на проезжую часть. На бешеном адреналине, который бурлит в моей крови, удается промчаться через весь город с дрожащими руками на руле без препятствия или какой-то погони.
Только уже за городом я даю возможность выйти своим эмоциям, неверующие улыбаясь со слезами на глазах.
Отправляюсь в Москву с единственным желанием — найти Вадима и при этом не попасть в неприятности.
Часть 16. Бродяга
Я слышу, как открывается массивная железная дверь с пронизывающим до костей скрежетом. Едва разлепляю глаза, повернувшись на шум. Давно знакомый мне Леонидов, всегда молчаливый товарищ, заходит своим шаркающим шагом в изолятор временного задержания.
Он громко ставит поднос с очередной похлебкой, кашей и жирным мясом с парой кусков хлеба на стол. Даже от вида этого завтрака мой желудок должно вывернуть наизнанку, но я слишком голоден, чтобы брезговать едой. И без того получаю её раз в день, ерепениться не стоит.
Если бы кто-то спросил меня, как законно можно пытать людей, я без застенчивости сказал бы заглянуть в российский изолятор временного задержания под руководством уже подполковника Соколовского.
Грузно сажусь, прикладывая руку к своим ребрам, поморщившись от ноющей боли. Леонидов косо смотрит на меня, изучая взглядом явно не самую приятную для глаз картину, расписанную моей собственной кровью, куда он сам приложил ногу… Или руку, не помню точно.
— Воды не положено? — изучив содержимое подноса, смотрю на парня, который хмурится.
— Ешь, — кратко говорит он, но прежде чем выйти, добавляет, — от тебя несет, как от дворовой псины. Через час тебя отведут в душевую… Там и нахлебаешься воды, — скривился Леонидов, и поспешил выйти. Дверь громыхнула так, что едва не заложило уши, но вот головная боль отреагировала на подобный звук довольно резко, болезненно завибрировав в висках и затылке.
Я пересаживаюсь с железной койки, устланной тонким старым матрасом, на скамью, пододвинув к себе поднос. Взяв ложку, действую быстро, словно кто-то меня гонит в шею. С них станется вернуться и отнять последние крошки.