Чужой. Сердитый. Горячий
Шрифт:
— Уговор был вернуть её домой, — он поднялся с места, закрыв папку и хлопнув ею по столу. — А что сделал ты, сукин сын? Отвез её в свой дом, черт знает где, так ещё и вбил ей в голову ерунду, от которой она стала неуправляемой!
— А чего ты ожидал, отняв у неё свободу выбора? Я делал каждый день для нее больше, чем ты за всю свою никчемную жизнь. Она перестала шарахаться от людей, реветь от повышенного тона и начала стремиться выжить в подобных условиях. Яра не опустила руки, узнав, что Гордеев выжил в перестрелке. Я научил её бороться до победного конца, а что сделал ты? О, я расскажу, что ты с ней сделал… — я озлобленно
Да, я был немощен, но я все ещё жив, а значит мы встретимся.
— Эта твоя крошка под домашним арестом, и как бы ты не тешил себя надеждами, она останется дома. Отец об этом позаботится и обезопасит её от неприятностей, — проскрежетал Сокол.
— В любом случае, я выполнил свою часть сделки. Ты должен отдать мне обещанные документы и отпустить меня, — я очередной раз напомнил ему о нашем уговоре, который для него уже точно ничего не значил. Я видел по его взгляду, что он хочет мне испортить жизнь, о чем он так долго мечтал.
Андрей Соколовский казался не плохим парнем, пока в нем не родилась зависть. Зависть всему, к чему я прикасался, на что смотрел и чего добивался. Но отдаю ему должное — я все ещё под впечатлением, как он добился того, что я стал внештатным сотрудником, да и наш уговор был не самой приятной штукой, когда меня абсолютно точно отымели в этом же изоляторе, заставив согласиться на сделку и вылететь с Розумовским в Турцию.
— Ты сделал для неё многое, и я благодарен тебе в том, что ты хоть что-то в этой жизни не испортил, — он сделал большую паузу, после чего поднялся и опустив ладони на стол, немного наклонился, всматриваясь в моё лицо. — Но я не прощу тебе того, что ты был с ней в одной постели. Вот этого — никогда!
Я не сдержал себя от смеха, покачав головой. Черт, я мечтаю об этом не одну неделю! То, что устроила Ярослава своим коварным языком и ртом, только распалило жажду затащить её на несколько дней в постель и не выпускать с утра до ночи!
— Андрей, не будь таким идиотом, — он поправляет воротник своей формы, с презрением глядя на меня. — Мы не спали. Всего лишь налаживали контакт для взаимопонимания и выживания в экстремальных условиях.
— А ты мне зубы не заговаривай, — рявкнул он, опустив свой кулак на папку. — Видел я, как она на тебя смотрит. Подобная связь бывает только… — он запнулся и прикрыл глаза. Желваки зашевелились на его скулах. Злится. — Плевать. В ближайшее время вы точно не увидитесь, и она тебя благополучно забудет. Уж я об этом позабочусь.
Я неосознанно дернулся, но встать не смог, как и мысленно снять с себя металлические наручники.
— Вы только посмотрите на него… — Андрей подходит ко мне, надменно смотря сверху вниз, и ожидаемо наносит удар по левой стороне ребер, вызывая мой рев от боли, из-за которой я валюсь со скамьи на бетонный пол. — Думал поимел мою сестру, значит, поимел и меня?
— Ты ещё ответишь за то, что вытворяешь, — проскрежетал я, пытаясь встать, но новый удар в спину валит и придавливает к холодному полу.
— Обязательно, лет через двадцать, когда тебя, возможно, выпустят, — он ещё раз бьет с бешеным остервенением,
Грузно поднимаюсь с холодного бетона, поморщившись от новых ушибов, к которым я даже не могу прикоснуться из-за наручников, сковавшие мои запястья. Смотрю на закрытую дверь, и внутри рождается зверь, жаждущий разорвать Соколовского в клочья.
— Тварь.
Клянусь, я превращу его смазливое лицо в месиво при первой же возможности!
Часть 16.2
Мне было уже знакомо чувство, которое поселилось в душе. Такое вязкое, противное и липкое. Ненависть. Ненависть к себе за то, что я так облажался. Я корил себя за неосторожность довериться Соколовскому, который очередной раз подставил и доказал, что верить людям нельзя.
Даже не помню, когда мы стали заклятыми врагами, наверное, ещё со времен учебы в академии.
Я добивался всего, чего желал, но эти достижения доставались мне через тяжелую физическую и интеллектуальную нагрузку. И хоть каждый курсант должен подчиняться обязательным правилам, меня часто заносило в спорах с офицерами, из-за чего я был незаменимым дежурным… Тем не менее я ладил со многими из высших чинов, и добивался похвалы не языком, а делом.
Разборки с Соколом начались, где-то с третьего курса. Как сейчас припоминаю: увольнительные, вечеринки по столице и шикарная брюнетка в белом платье, которая скользнула мне на колени, единственному, кто имел смелость на свой страх и риск быть по форме в клубе. Я-то знал, что внимание девочек привлекает форма, и каждый раз пользовался этим, затягивая в свои объятия самую бойкую и задорную прелесть на зависть всем курсантам…
И ничто не предвещало беды, кроме того, что эта девочка ранее приглянулась вредному Соколовскому, который на следующий день в академии устроил со мной драку, оглушая своим криком, что я, похотливая свинья, завладел его девушкой. В тот момент это было весело, и меня раззадорило подобное поведения парня, который стал меня ненавидеть и открыто противостоять.
Потом начался ряд его нападок, и уже стало не так весело, как в начале. Он действовал грязно, подставлял меня, и я уже незаслуженно получал дежурство, которое не позволяло мне расслабиться с парнями на турниках или побегать по дорогам вечерней столицы.
Вынюхивал все мои планы и нагло выводил меня на эмоции, когда рушил их, как карточный домик. Сплошное удовольствие было попасть с ним на преддипломную практику в наш отдел, в котором выделили мои успехи и похвалили за службу. А вот сущий Ад оказался в том, что работать мы стали вместе, что нестерпимо злило. И злило не меня одного, когда на каждый новый день за нами числилась новая драка.
Сейчас наша ненависть перешла границу, и я оказался в проигравших рядах, опуская руки, которые и без того в металлических оковах. Надо же, никогда не думал, что попадусь на уловку Соколовского, который действительно найдет на меня компромат и сдаст под трибунал.