Чужой
Шрифт:
Зенек продолжал стоять на коленях перед очагом, только голову поднял; лицо его стало настороженным и враждебным, как в первые дни.
Мариан остановился перед ним, несколько минут они молча мерялись взглядами.
— Зенек… — начал Мариан и замолк, сам испугавшись того, что собирался сказать. Потом он вздохнул и, решившись на все, произнес твердо и отчетливо: — Ты украл деньги у торговки на базаре. Признаешься? Все обмерли. Юлек бросился
— Ты что несешь, Мариан? Что ты болтаешь? — сдавленно прошептал он. — С ума сошел?
Мариан отстранил его и по-прежнему смотрел Зенеку прямо в глаза. Тот поднялся с земли, небрежно откинул назад волосы, презрительно улыбнулся: — Ты что, видел, как я крал?
Вишенка покраснела от гнева. Казалось, она вот-вот вслед за Юлеком бросится на Мариана.
— Как ты можешь? — закричала она. — Как тебе не стыдно!
— Это ему пусть будет стыдно. Свистнул у торговки пятьдесят злотых.
— Я не верю! Не верю, ясно?!
— Это подлость! Подлость! — выходил из себя Юлек. — Кто-то тебе на него наговорил, а ты поверил! Может, тебе Виктор сказал, а?.. А ты… а ты… — Он задохнулся от возмущения.
— Никакой не Виктор, — ответил Мариан. Ему было больно, что все накинулись на него, как будто виноват был он, а не Зенек. — Рассказывала сама торговка, я слышал сегодня в Лентове собственными ушами. Две недели назад какой-то парень украл у нее деньги. В зеленой куртке и с перевязанной ногой.
Потрясенные, все умолкают. И снова молчание прерывает Юлек.
— Неправда! — вопит он во все горло. Он и сам не задумывается, почему так горячо спорит с братом, он забыл сейчас все рассказы про мальчишек, которые крадут на базарах. Зенек стоит перед ним один-одинешенек, все его обвиняют, осуждают, никто его не поддержит, и этого мальчугану достаточно, чтобы защищать его изо всех сил. — Неправда!
Но Вишенка уже начинает сомневаться. Она подходит к Зенеку и не то просит, не то приказывает:
— Скажи, что это не ты, слышишь? Скажи, что не ты!
Лицо Зенека застыло в высокомерной гримасе. Он отводит глаза.
— Зенек? — беспомощно шепчет Вишенка.
— Зенек! — снова кричит Юлек.
Уля молчит. Она с самого начала знает, что Мариан сказал правду. При первых его словах она посмотрела на Зенека и мгновенно поняла, что его безразличие и презрительная усмешка не доказательство невиновности, а просто защитная маска.
Мариан цедит сквозь зубы:
— Теперь понятно, почему ты так прятался!
— Ничего тебе не понятно! — отвечает Зенек. У него дергается щека, руки сжаты в кулаки.
Но Мариан неумолимо допытывается:
— Брал ты эти деньги или нет?
Лицо Зенека снова меняется. Он издевательски фыркает и окидывает Мариана долгим насмешливым взглядом.
— Предположим, я их взял. Ну и что? Захотел и взял!
— Ты вор! — бросает Мариан.
Зенек спокойно нагибается, берет с земли куртку, перебрасывает ее через плечо.
— Что ж, всего, ребята!
Он поворачивается и вразвалочку, словно прогуливаясь, неторопливо идет через поляну. Еще минута, и он скроется в кустах.
— Зенек! — кричит Юлек.
И тут вдруг Уля отчетливо поняла, что значило это «всего». Она дергает Мариана за руку:
— Останови
Зенек остановился. Оглядывается. Но Вишенка и Мариан по-прежнему стоят неподвижно. Тогда он сворачивает на тропинку, ведущую в заросли, — и вот его уже не видно.
— Не уходи! — со слезами на глазах молит Юлек, догнав Зенека в терновнике. — Не уходи, не уходи!
— Юлек, назад! — издалека зовет Мариан. Рука Зенека ложится на худенькое мальчишеское плечо, ласково сжимает его.
— Всего, малыш. Ступай.
Уля сидит на террасе.
Над шатким столиком горит маленькая лампа, а в углах темно, и за окнами тоже непроницаемая чернота.
Из дома доносится стук посуды — это пани Цыдзик убирает на кухне. Отца, как всегда, нет дома, поехал к какому-то пациенту. Уля в полном одиночестве пишет письмо.
Необычное это письмо. Оно никогда не будет отправлено. И пишется оно не на отдельных листках, а в толстой тетради. В ней уже много таких писем, но за время каникул это первое.
«Мама, любимая моя мама! Случилась ужасная вещь — Зенек ушел. Пока он был тут, я все надеялась, что все-таки узнаю его по-настоящему, и вот его больше нет. Мне так хотелось, чтобы и он меня узнал и чтобы я могла рассказать ему о себе. И теперь мне так тяжело, и ни с кем я не могу поделиться, потому что никто меня не поймет. Я и сама себя не понимаю. Зенек не всегда поступал так, как надо (если б ты была со мной, я бы тебе сказала, что он сделал, а в письме писать про это не могу). И вообще, он только один раз со мной разговаривал и только один раз по-настоящему на меня смотрел. И все же, как я подумаю, что завтра опять наступит день, а я его не увижу, мне просто не хочется жить. Мама, скажи, это очень плохо? Я никогда еще ни к кому так не относилась, даже к Вишенке, и никогда мне не было так грустно».
Сквозь приоткрытое окно влетает камешек и со стуком падает. Уля вздрагивает. Оглядывается. Глаза, ослепленные светом лампы, ничего не видят. Ага… вон он, лежит у ножки стола. Завернут в бумажку. В голове еще ни одной ясной мысли, но сердце, которое всегда начеку, тревожно забилось.
«Выйди на дорогу, буду ждать». Подписи нет, да она и не нужна.
…Зенек стоит у калитки. Когда на тропинке перед ним появляется Уля, он молча берет ее за руку и тянет за собой, под низко нависшие ветки жасмина. Они почти не видят друг друга. Наконец Зенек спрашивает:
— Испугалась?
— Немножко. Но это ничего.
— Я боялся, а вдруг ты не одна. — Одна… Зенек!
— Что?
— Ты останешься?.. Останься!
— Нет, теперь вот я и пойду. — Почему теперь?
— Я ждал, пока стемнеет… Чтобы прийти сюда.
— А-а… — Этим неопределенным восклицанием Уля прикрывает охватившее ее волнение. Он ждал, чтобы прийти к ней!
— Вот ты тогда сказала… — Голос Зенека звучит хрипло, отрывисто, он, видимо, хочет спросить о чем-то трудном, но очень для него важном: — Почему ты сказала, что я не вор?