Чужой

Юргелевич Ирена

— Папа…

— Да?

Девочка глубоко вздохнула и, не зная еще, что услышит в ответ, невнятно пробормотала:

— Ты ведь не думаешь, что Зенек… ты ведь ему не велишь..

— Что с тобой? Чего я ему не велю?

— Не велишь вернуться домой?

— Нет, — задумчиво проговорил доктор. — Нет, — повторил он, как бы отгоняя собственные сомнения.

Уля снова вздохнула, на этот раз с облегчением. Она так боялась, что отец сочтет это своей обязанностью — взрослые ведь всегда принимают сторону родителей против

детей.

— А что с ним будет?

— Что с ним будет?..

Отец отложил журнал, а Уля присела на табуретку около стола и молча ждала ответа. Со вчерашнего вечера она считала отца в какой-то мере ответственным за судьбу Зенека, хотя совершенно не отдавала себе отчета в том, что это означает для нее самой.

— Конечно, лучше бы всего… — неторопливо рассуждал отец, — лучше бы всего ему жить с кем-нибудь из близких, с человеком, которому он доверяет. Я вот думаю об этом Янице…

— Но ведь Зенек не знает, где он живет!

— Возможно, мы его разыщем. Сержант Ковальский обещал мне кое-что сделать.

— Милиционер?

Он слегка улыбнулся ее удивлению.

— Ты считаешь, что милиция только и делает, что следит за уличным движением да ловит преступников? Сержант очень сочувственно отнесся к Зенеку, хотя я и не много мог ему рассказать. Во всяком случае, он согласился, пока мальчик находится у нас, под присмотром, оставить его в покое. А тем временем Ковальский узнает, какая организация должна была строить мост в Стрыкове и где находятся сейчас строители.

— А вдруг его все-таки не найдут? Что тогда?

— Ну что ж, тогда придется поместить парня в воспитательную колонию.

«Воспитательная колония»? Это звучало не очень приятно.

— Я бы не хотел, чтобы ты говорила Зенеку об этих поисках, — заметил отец. — Пусть не надеется заранее, ведь пока еще ничего не известно.

— Ладно, — сказала Уля. — А он согласится поехать в колонию?

— Он согласится на что угодно, лишь бы не возвращаться к отцу. Так он мне сказал.

Следующий вопрос Уля задала так тихо, что отцу пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать ее слова:

— А он сказал тебе… Зенек сказал, почему не хочет жить с отцом?

— Да. — Лицо доктора омрачилось. — А тебе он говорил?

— Нет.

— Ты не удивляйся. Плохо думать о своих родителях и плохо о них говорить — это очень тяжело.

Внезапный слепой гнев охватил Улю. Кому он это рассказывает!

— А я нисколько и не удивляюсь! — порывисто и резко, как прежде, ответила она. — Я его очень даже хорошо понимаю.

Доктор отпрянул, как от удара. Несколько минут он сидел молча, а когда заговорил, в голосе его была незнакомая Уле грустная нежность:

— Ты, верно, тоже редко говоришь обо мне с друзьями?

— Никогда и ни с кем.

— Да, конечно… и все думают, что ты счастлива, не правда ли? — Ответа не было, да он его, видно, и не ждал, потому

что губы его сложились в горькую усмешку. — Все думают, что, хоть и нет у тебя матери, зато отец хороший. И никто не знает, как тебе со мной плохо.

Такие слова Уля слышала от отца впервые. Весь ее гнев мгновенно испарился, уступив место непонятному смятению. Она замерла, глядя в землю и чувствуя, что щеки ее заливает жгучий румянец.

— А ведь я так хочу, чтоб тебе было хорошо, — тихо сказал доктор.

Казалось, на этом разговор окончится. Но нет… он придвинулся ближе и начал говорить отрывисто, еле слышно:

— Я так этого хотел… Но… Я нанес тебе тяжкий удар. Для ребенка это всегда удар, когда один из родителей оставляет семью. Ты не можешь мне этого простить, я знаю… Ты не считаешь меня другом, не веришь, что я желаю тебе добра… Но пойми… — он посмотрел на дочку робко, просительно, словно боясь, что она не примет его оправданий, — пойми, не всегда можно найти решение, которое было бы хорошо для всех… Если бы я тогда остался, мама все равно не была бы со мной счастлива. Она знала, что я люблю другую.

Теперь у Ули запылали не только щеки, но и уши и лоб. Острая, разгоравшаяся годами ревность снова поднялась в ней и поборола страх и смущение.

— А я? — с болью крикнула она. — Я тоже стала тебе не нужна?

— Ты? Не нужна? — переспросил доктор. — Как так — не нужна?

— А вот так! — продолжала она, чувствуя, что больно ранит отца, и радуясь этому. — Когда была жива эта женщина, ты ни разу не пригласил меня к себе! Ни разочка! Где был мой дом? У теток! А отца у меня как будто и вовсе не было! За все эти годы мы виделись всего пять раз!

Она ждала, что сейчас отец резко оборвет ее, и приготовилась дать ему отпор. Но отец молчал. Отвернулся от нее и смотрел в окно. О чем он думал? О женщине, ради которой бросил маму? Всего несколько месяцев прошло со дня ее смерти, но в сердце Ули не было места сочувствию.

— «Эта женщина», как ты ее называешь, была моей женой, и ты об этом знаешь, — проговорил доктор, оторвавшись наконец от созерцания далеких деревьев. — И два года назад она ездила со мной в Варшаву, чтобы пригласить тебя к нам.

— Как так? — задохнулась от изумления Уля. — Пригласить меня?

— Твои тетки просили с этим подождать, — спокойно и печально продолжал отец. — Ты была очень привязана к матери, и они считали, что тебе будет слишком тяжело увидеть на ее месте чужую женщину. И что тебе будет легче примириться с этим, когда ты немного подрастешь.

«Они мне ничего не сказали, — лихорадочно думала Уля. — Не сказали!..»

— Вот ты говоришь, что мы виделись всего пять раз. А ведь я… — Он смущенно помедлил. — Ведь я видел тебя довольно часто. Я приезжал в город и прямо с поезда шел в маленькое кафе напротив твоей школы. Там я садился у окна и смотрел…