Чужую ниву жала (Буймир - 1)
Шрифт:
Земский хочет распустить сход? Без приговора? Постойте, еще Захар не высказался. Он протискался на видное место, и люди дружно зашумели - не разойдемся! Целый день толклись и ничего не решили!
Под натиском схода земский должен был подчиниться, однако на земского теперь не очень-то обращали внимание - если уж общество допускает непристойные выпады даже против престола, то что ж ему-то жаловаться!
Кто не горит желанием послушать Захара?
– Панские земли сдавили село, куда ни сунешься, налетишь на штраф! (Кто скажет ясней?) Мы уже трижды оплатили землю, сколько с нас еще тянуть? На наши
Никак не кается Захар, снова повел речь против веры, забыл, как ему на ярмарке намяли бока. Известный своим благочестием, Мамай (выпил ли он хоть одну чарку не перекрестившись?) угрожающе предупредил Захара:
– Батюшка отлучит от церкви и лишит причастия!
Но Захар и усом не повел, только спокойно заметил: нам надо добиваться, чтобы церковь была отделена от государства, как говорят рабочие, и чтобы была свобода веры. Мудрые советы подает Захар, только не всем они понятны. Захар теперь далеко видит. Новыми сложными понятиями обогатилась его речь, уже нередко можно было слышать из его уст такие слова, как "конфискация", "республика", и даже учитель Смоляк разговаривает с ним как с равным.
Смоляк одобрил оратора и целиком присоединился к его предложению об отделении церкви от государства. А тем временем Захар уже поднимает новые вопросы - о том, чтобы просвещение было для народа, чтобы у народа была своя газета, чтобы была свобода слова, чтобы можно было свободно говорить и писать о своих нуждах и потребностях. Тут Калитка разразился смехом:
– Грамотей, ты же читать не умеешь!
А кто умеет, кто знает? О том и разговор идет, чтобы люди стали грамотными. Грицко Хрин обозвал Калитку панским прихвостнем.
Добросельский с беспокойством следил, как жадно сход прислушивается к оратору. Он получил подтверждение своим догадкам о том, откуда ветер дует. Земский увидел - мятежный человек этот Захар, да разве он один? Он уверяет народ, что рабочие уже добились многого в городах, а мы до сих пор топчемся на месте. Он призывал сход к расправе над панами: за нами рабочие, мы не одни... Тут земский почувствовал, что настроения деревни клонятся в опасную сторону. Гласный Деркач резко возразил сельскому оратору:
– Мы в своей хате сами наладим порядок, на что нам рабочие?
К нему тотчас присоединились Мамай и Калитка да и еще кое-кто. А мир молчал. Тем временем Захар упрямо доказывал, что рабочие заботятся о крестьянах, борются за свободу всего народа, против бесправия и грабительства. Он развивал планы, как рабочие возьмут в свои руки заводы и железные дороги, тогда крестьянам будет легче справиться с панами.
Сход уходил в споры, в сложные рассуждения, о земском, казалось, забыли, не замечали, иногда в спорах вспоминали, как тяжелую болячку. В то же время люди с презрением поглядывали на синие мундиры - их называли панскими лакеями, крапивным семенем. Урядник и стражники не очень-то теперь заносились и не очень уверенно себя чувствовали.
– Земли нам не дадут, царь не даст!
– заявляли одни.
– Силой надо взять!
– подбивали другие.
– Так это значит пойти против царя?
– Против панов?
– А за кого же царь?
Совсем перестали люди бояться, присутствие начальства еще больше располагало их к дерзости. Учитель Смоляк, казалось, целиком завоевал общее сочувствие, потребовав, чтобы детей учили на родном украинском языке, как этого добивается Российская социал-демократическая рабочая партия!
Тут Мамай, который с великой досадой следил за этим поединком, не смог больше терпеть и визгливо воскликнул:
– К чему нам эта конфискация, кооптация, политика? Говорите об аренде, о лесах и пастбищах!
И следует признать, немало голосов присоединилось к нему.
Земский к своему удовольствию еще раз убедился: нет согласия в обществе, немало людей против решительных намерений бунтарей.
– Нам лишь бы земля, на что нам власть?
– вразумлял сход Иван Чумак, возражая против безрассудных, которые призывали село к опасным действиям.
Староста Мороз предостерегал людей, чтобы не выставляли таких требований, потому что можно погубить все. Хоть бы вырвать аренду, да чтобы Харитоненко сбавил за нее плату и отменил отработки, которые у людей в печенках сидят.
Мамай гневно напустился на незрелых умом, которые замахиваются на власть, - чтобы они не подбивали общество на легкомысленные и притом опасные поступки, потому что, если будем гнаться за всем, не добьемся ничего. К этим рассудительным соображениям присоединилось много людей, которые высказывали свое согласие с Мамаем: спасибо ему, угомонил-таки сход.
Захар, суровый, сосредоточенный, сложив на груди руки, наблюдал, как заблудилась сельская мысль, - веками обманываемые, опутанные люди не могли еще избавиться от давней покорности. Захар отбросил эти страхи, перед ним расстилалась ясная дорога именно там, где колебались, барахтались, плутали малодушные.
Захар снова заговорил, и люди слушали. Он проклинал всю господскую породу и продажный строй, панский суд, порядки, законы, призывал людей к трезвости, чтобы не давать казне доходов от водки. Нужно добиваться, чтобы сам народ устанавливал законы, определял налоги, имел право свободно собираться, управлять страной.
Гласный Деркач стал уговаривать сход: зачем нам вмешиваться в политику? Ну, аренда, оплата труда, подати, чересполосица - это так. Но к чему нам "управлять страной"? Разве мы доросли, справимся с этим?
На этот раз Добросельский обрел ясность мысли, исполнился решимости. Он увидел, что сход зашел слишком далеко, и потому загремел:
– Это уже политика - не дозволю! Я вам не утвержу такого приговора!
Люди переполошились: как же быть, что делать? Действительно ли постановление схода без утверждения земского? По крайней мере, до сих пор ни один приговор не миновал рук земского. Добросельский мог одобрить и отменить решение схода. Всегда этот Захар накличет беду.
Захар между тем не потерял присутствия духа. На угрозу земского и общий переполох он дерзко ответил: