Чья-то сестра
Шрифт:
Будь Брэкетт честным с самим собой, он бы признался, что охота навещать Кембла у него напрочь пропала. Нет, привязанность к партнеру не остыла, но он обнаружил, что еженедельные встречи с Кемблом нагоняют на него такую тоску, которую уже не скроешь.
Когда-то (сколько уж лет прошло!) встречи их были веселыми и оживленными, они строили планы: вот Кембл уедет из лечебницы «Осенние Поляны», и снова возродится «Брэкетт и Кембл». Но день отъезда все отодвигался, и Брэкетт уже не сомневался, что он не наступит никогда. Яркое доказательство — их разговоры: они тихо и неотвратимо никли, оптимизм превращался
Из ящика стола Брэкетт достал ключи, задержал взгляд на пистолете — специальный полицейский, угнездившийся среди вырезок и скрепок, — даже в руки взял. Подивившись — ну и холоднющий! — торопливо, точно избавляясь от какого-то непристойного предмета, по оплошке извлеченного на свет, сунул его обратно в ящик и поспешил вниз, в кулинарию.
Кулинарию прозвали «Толстяк». Прозвали вовсе не из-за габаритов владельца — тщедушною венгра по имени Либерман, родившегося на Эллис Айленд, штат Нью-Йорк, а благодаря легенде, будто актер Роско — Толстяк Арбакль — посетил кулинарию накануне своего достославного суаре в отеле «Сан-Франсис». Как бы в подкрепление мифа портрет комедианта долго пылился над ливерной колбасой. Потом его заменили календарем с изображением красотки 40-х годов. Вообще-то этой легенде никто не верил, но она добавляла сомнительный блеск грязноватой кулинарии. Покупателей магазина можно было пересчитать на зубцах вилки. Среда них был и Брэкетт, но больше в силу необходимости, чем свободного выбора.
Как всегда в субботнее утро, на прилавке его ждал пакет. Поблагодарив венгра, Брэкетт направился к выходу.
— Передайте привет мистеру Кемблу, — напомнил Либерман.
— Я всегда передаю, мистер Либерман.
Миновав коробки, ящики и позолоченную красотку на календаре, Брэкетт вышел на улицу. Не сказать, что улица его любимая, да и сам район Ноб-Хилл не из лучших. Но ему знакомы тут и люди, и бары, и ночные шумы. И его тут знают. Но и только. Дороти как-то заметила, что он гордец, и Брэкетт согласился, прибавив, что горд тем, что гордец. Получился каламбур, но говорил он всерьез. Без этой гордости в годы одиночества. когда уже ни Кембла, ни Дороти не было рядом, ему бы не выжить. Он сломался бы. И не вино или наркотики доконали бы его. И даже не угрызения совести. А сознание того, что он больше не нужен, выпал из круга.
В машине он покрутил приемник и остановился на мелодии Кола Портера. В зеркальце обзора он не взглянул, не то заметил бы полицейскую машину, притормозившую у кулинарии. Но Брэкетт сидел, задумавшись, ему вспомнился бар между Вэлли и 29-й стрит. Раньше он частенько туда захаживал. Никаких танцоров, никакой толкотни и суетни. Тишина, полумрак. Десять против одного, что бар снесли.
Вторая
— А я-то ждал, что в этом номере «Вестовой»!
Брэкетт молчал, сидя рядом в плетеном кресле и завороженно наблюдал, как Кембл роется в комиксах, выуживая их из пакета и аккуратно складывая стопкой.
— «Молодая Любовь»? — удивился Кембл, — С каких это пор Питер Либерман читает «Молодую Любовь»?
— Пит в колледже. Это Сарины комиксы.
— Сары Либерман? Разве Сара уже умеет читать?
— Ей — двенадцать.
— Саре — двенадцать?
— Я тебе уже говорил.
— Двенадцать. И не знал даже… Двенадцать! Надо же!
— Дети быстро растут.
— Да уж. И уже читает. Но, Уолтер, «Молодая Любовь»!.. Сара такое читает? Да, еще годика два-три, и она станет опасной. Похоже, девочка еще та.
Откинувшись на спинку кресла, Брэкетт обозревал лужайку, лунки гольфа и Тихий Океан. Старик в коляске помахал им, но Брэкетт его не заметил.
— Как себя чувствуешь, Гарри?
— Попробую махнуться на «Комикс Детектив». Может, удастся. Как считаешь?
— Вид у тебя отличный. Правда.
Кембл взглянул на друга и смущенно отвел глаза, тиская пакет.
— Помнишь, что ты мне сказал прошлый раз?
— Что же?
— Будто теперь уже никто не называет девушек «милочка».
— Я так сказал?
— Вот я и думаю. Может, тебе пора пересмотреть свою жизнь, как-то изменить ее, переделать?
— Но у меня все в порядке.
— Ты понимаешь, о чем я?
— Мне еще только 53.
— А через десять лет… Вон хотя бы Сара. Тринадцать уже.
— Двенадцать.
— Вот так. Просыпаешься в одно прекрасное утро — и десятка лет как не бывало.
— Со мной все нормально.
Помолчав немного, Кембл снова заговорил, взволнованно, немножко виновато.
— Уолтер, клиенты еще приходят к нам?
— А как же. Я же тебе говорил…
— Когда?
— Говорил. На той неделе. Одна женщина просила разыскать ее мужа.
— Алименты? — неожиданно улыбнулся Кембл. — Ну это нам раз плюнуть. На той неделе, говоришь?
— В воскресенье.
— Вот! Я и хотел сказать — в воскресенье. Заметь, жены всегда являются в воскресенье, когда перед глазами пустой стул, брошенные детишки. Алименты всегда требуют в воскресенье. И как, нашел?
Брэкетт покачал головой, раздумывая, что же ответить. Решил — ничего. Все равно Кембл забудет.
— Что ж, Гарри, пожалуй, пора. Сам знаешь, чуть припозднись — и на шоссе не пробьешься.
— Доктор говорит, скоро я стану прежним.
— Хм, прежним! Молодым!
— Молодым! Правильно. Так ему и передам. Вот именно. Молодым!
— Так и скажи. Не промахнешься. Ты — совсем молодцом!
Брэкетт собрался уходить и взялся за шляпу, но Кембл, потянувшись, ухватил его за руку.
— Уолтер!
— Да?
— Уолтер… вчера ночью мне опять снилась Дороти. — Отпустив руку Брэкетта, Кембл промямлил: — Прости.
— Ну пока, Гарри. До субботы. В то же время.
Брэкетт зашагал по лужайке к воротам, ежась под взглядами. Только не оглядываться! — твердил он себе и, конечно, не удержался. Кембл сидел, сложив руки на груди, низко склонив голову. Упавший журнальчик рассерженным насекомым шелестел страницами у его ног.
Брэкетт отвернулся, стараясь не видеть больничного корпуса, нянечек, кресел на колесиках — символы тления и угасания, и в который раз поклялся, что больше ни за что не приедет сюда.