Цикады
Шрифт:
Аля и тетя Даша разговаривают. Соня ждет, когда ее кто-нибудь заметит, а пока утаскивает со стойки буклет.
В БУДУЩЕЕ ВОЗЬМУТ НЕ ВСЕХ
2 дня после
— Простите?
Следователь ей не нравился. Нечесаный, небритый, с желтой кромкой на воротнике и коричневой каймой по верху кривых заостренных зубов. Из них двоих в преступники скорее годился он, но вот они сидят: опрашиваемая и опрашивающий, и у него все карты на руках, а что есть у нее, кроме суетливой Али на соседнем стуле?
— Это ведь была не первая вечеринка у Алексеева?
— Нет. Третья, кажется.
Аля встрепенулась:
— Ты что,
— А ты хоть раз спрашивала? — только и буркнула Соня в ответ.
38 дней до
«Буду в четверг» так и болталось на холодильнике под магнитом из Барселоны.
Впрочем, она не уточнила, в какой именно четверг. Может, и через месяц — с нее станется.
Соня вытащила сковородку, хлопнула дверцей и отсыпала себе в тарелку ризотто с гребешками — приготовила с вечера, знала же, что Аля, как всегда, вернется голодная и начнет рыскать по дому в поисках еды.
Она тщательно пережевывала булгур — строго говоря, это ризотто стоило назвать булгуротто. Булгур полезнее риса, морепродукты полезнее мяса. Аля меняла пищевые привычки чаще гардероба, ныряя в каждую новую фазу с головой, отдаваясь ей неистово, будто влюбляясь в очередной проект, — быстро разгораясь, яростно любя и так же стремительно остывая. На подоконнике толкались баночки, фиксируя ее увлечения в разных стадиях: ополовиненный порошок куркумы, едва тронутая матча, даже не открытый мате, надорванный кедровый кофе, кофе без кофеина, чай без кофеина, какао из кэроба — многие из банок и пакетов открывались раз, засыпались, потом снова открывались еще пару раз и оставлялись без присмотра на годы вперед.
Сначала Аля практиковала вегетарианство, потом увлеклась сыроедением, на котором скинула под десять кило и подорвала функциональность желудка, загремев в больницу на две недели, а Соня варила ей супы-пюре и таскала в контейнерах каждый день. Потом Аля перешла на кетодиету: цедила кровь и измеряла уровень кетонов каждый вечер. Сейчас она перебралась на пескетарианство, но Соня уже замечала охлаждение и заранее боялась новых причуд Али: та нуждалась в изменениях каждые несколько месяцев — если не в рационе, то в имидже, если не в имидже, то в дизайне, если не в дизайне, то в Соне. Соня привыкла, что с ее волосами, одеждой, весом все время что-то происходило, и уже чувствовала, как очередной Алин цикл близится к концу, а что же дальше, наверняка не знала и сама Аля.
Соня сунула тарелку в посудомойку и снова потянулась за телефоном. Вдруг все же написала?
Антон: адрес и опрос «кто идет?». Маршрут не из быстрых: полтора часа автобусом и электричкой. Или же сорок минут на такси. Марк прав: все быстро напьются, будут трепаться непонятно о чем, потом разобьются по парочкам… Она щелкнула по фото Антона и пролистнула галерею. Фактурное лицо, яркие глаза, хотя черты тяжеловаты и немного асимметричны, особенно эта родинка на подбородке — словно рука художника устала и поставила случайную кляксу на портрет.
Вчера сам добавил в друзья и лайк поставил первым.
Марк, будто ждал, когда она появится онлайн, сразу же заторопился многоточиями.
«Соня!
У меня отменилась биология…
Если хочешь, можем поехать к Антону вместе…»
«хочу»
«Надо
«мне не продадут»
Марк, как всегда, строчил несколько минут — Соня отложила телефон, зная, что ее ждет долгое и нудное сообщение о том, что Марк категорически против алкоголя, наркотиков, секса, рок-н-ролла и радости жизни. Внезапно ошиблась.
«Я спрошу!
А что взять?.. „Хеннесси“?..»
Тут Соня сообразила.
«не надо
у нас дома есть»
Соня снова открыла фото Антона.
Все напьются, разойдутся по парочкам, домой не доедут.
Родители будут волноваться.
Все родители.
2 дня после
В кабинет залетела муха, покружилась и села на стол.
— Антон звал всех? Без исключений?
— Да. Даже Тростя… — она сбилась и снова поправила себя, — Алину. Даже Алину.
— Даже?
— Алина ведь никуда не ходила.
Точнее, не так.
Тростянецкую никуда не звали.
38 дней до
Вещи Али, как всегда, были разбросаны — в поездки, даже запланированные, она собиралась набегами, в последний момент расшвыривая одежду по чемоданам немыслимого размера. Вот и сейчас она даже не закрыла дверь в гардеробную, а с зеркальной створки двери свисали домашние цветастые шаровары, прикрывая отражение портрета. На фотографии Аля отвернулась от камеры и стояла на скалистом берегу в длинном платье, придерживая распушенные рыжие волосы на ветру. Старая фотография, еще из нулевых, когда Аля пробовала себя как модель, а не фотограф. Кажется, ее сделал тот самый мужчина, который и стал ее учителем. Кажется, этот мужчина сделал Але не только фото.
Соня знала о нем совсем немного — лишь то, что изредка роняла Аля. Например, что эта фотография — часть большого проекта, в котором он разъезжал по разным странам, находил места с известных картин и фотографировал там женщин, копируя чужие полотна. Соня видела оригинал — не хватало только кораблекрушения на горизонте. Она хотела знать, какие места, картины и женщины были еще у этого фотографа, но Аля молчала. От него Але достался не только портрет и умения, но и еще одна вещь — самая важная в этом доме.
Она подошла к шкафу у стены — вот она, коллекция Али: пленочные фотоаппараты всех мастей и калибров. С «цифрой» Аля проработала больше пятнадцати лет для глянца — и возненавидела ее. Она часто повторяла, что только в пленке правда и только в «аналоге» красота.
Раньше Аля занималась проявкой здесь же, в кладовке, но после первой удачной выставки сняла отдельное помещение в цоколе недалеко от дома, а кладовку переоборудовала под гардеробную. До этого она просто разбрасывала вещи по комнате, раз в месяц вскрикивала: «Нет, так невозможно жить!» — и пыталась выбрать шкаф, но после часов поиска того самого шкафа отчаивалась или браковала уже подобранный вариант у подъезда. Один раз ей почти привезли шкаф, но, встречая грузчиков, она отказалась от покупки, увидев, что вместо деревянного массива ей достался мебельный щит. Так что одежда висела на стульях, крючках, единственная открытая вешалка кренилась и падала, и чаще всего вещи оказывались на полу.