Цикады
Шрифт:
— Мы звонили. Она не взяла трубку.
Соня отвернулась и закусила губу:
— Она приедет. Она же знает, что меня нет дома.
— А для нее это важно?
Дернулась. Ох уж эти детки.
— Конечно, она за тобой приедет. Но мы все равно пока сидим. А вот скажи мне знаешь что. Вот ты заговорила о Тростянецкой. Что она странная. А в чем это проявлялось?
Она задумалась. Ответила с паузой:
— Да… как будто ни в чем особенном. Просто мало с кем общалась. Сидела одна. Ни с кем не дружила. Ни в чем не участвовала. Она сторонилась чужих.
—
— Ну… она пришла в восьмом классе. В середине, кажется. И там была с ней какая-то история. Ну и потом по мелочам набралось. Тростянецкая просто очень сильно на все реагировала. Эмоциональная и такая…
— Импульсивная?
— Да, правильное слово. Что в голову придет, то и делает. С Антоном так и вышло.
39 дней до
Антон выехал из дома слишком поздно и сейчас опаздывал уже ко второму уроку. Не надо было так долго копаться перед зеркалом, выбирая толстовку, — не попал бы в пробку на въезде в город, не надо было брать машину отца — объехал бы на такси по выделенке. Однако сегодня ему особенно нужен был панцирь — и в одежде, и в дороге.
Он завернул на узкую улицу, ведущую к школе, и тихо выругался: по проезжей части плелась девушка в черной косухе с потертостями на спине. Тротуары по бокам были запаркованы, так что деться ей действительно было некуда, но шла она ровно посередине, да и шла еле-еле переставляя ноги — ноги, впрочем, красивые, очень стройные, в тонких темных колготках.
Антон тащился позади, надеясь, что она все же обратит внимание на машину — но нет. Тогда Антон, подъехав уже совсем близко, коротко посигналил — вместо того чтобы спокойно отойти в сторону, девушка заметалась, споткнулась и рухнула перед капотом, Антон едва успел притормозить.
Он выругался и выскочил из машины. Девушка сидела на коленях и щупала асфальт вокруг себя, будто искала очки. Он тронул ее за плечо:
— Вы чего? Целы? Встать можете? Помочь?
Она скинула его руку и продолжила высматривать что-то.
— Наушник вылетел, — пробормотала в сторону.
Антон вздохнул и тоже присел рядом с ней. Бросил взгляд на ухо, из которого моллюском выглядывал синий хвостик.
— Может, закатился?
Лазить под машиной он точно не собирался, но и она не собиралась уходить. Мотнула головой так, что тяжелые темные волосы в тугом хвосте хлестнули его по носу. Он включил фонарик и посветил под машиной, но ничего. На повороте показался другой автомобиль. Антон поднялся:
— Давайте сядем, и я вас подвезу. Заодно и решим.
— Мне сюда, — она кивнула на школу.
«Да мне тоже», — почему-то не сказал. Схватил ее за локоть и потянул наверх:
— Садитесь уже, мы всем мешаем.
Она все-таки встала. На правой коленке виднелась дырка — без крови, но по колготкам побежала стрелка, уткнувшаяся в грязные ботинки.
Антон усадил ее на переднее сиденье и, закрывая дверь, буркнул:
— Извините, что напугал.
— Сама виновата, надо быть внимательнее, — она ответила безучастно, открыла синий чехол для наушников, вставила туда оставшуюся гайку
Он заметил название недорогой китайской фирмы и приободрился:
— Давайте я как-то компенсирую.
Она провела по колену пальцем с коротко остриженным ногтем:
— Колготки купите?
Он уселся за руль и тронулся с места:
— Могу и колготки. Но я вообще-то про наушники. Оставьте свой номер.
— Зачем вам мой номер?
Головой она вроде не билась, с досадой подумал Антон.
— Голосовые вам слать. Или звонить и в трубку дышать. Как там у вас, бумеров, принято?
Она вдруг улыбнулась и посмотрела на него внимательно. Глаза у нее оказались неправильно насыщенного оттенка зелени. Не от одежды, нет — Антон знал по себе, как переменчивы голубые глаза, здесь же был настоящий зеленый, которому не мешал когда-то белый шарф и потрепанная черная куртка.
— Сколько, по-твоему, мне лет? — как-то очень по-свойски спросила она.
— Двадцать пять, — он ляпнул не задумываясь. Когда-то отец научил его любой женщине говорить, что ей двадцать пять: те, кто моложе, не обидятся, те, кто старше, обрадуются.
Она кивнула и снова с щелчком открыла чехол:
— А двадцать пять — это уже бумеры? Я думала, миллениалы.
— Не знаю, я в этом не очень разбираюсь, — пришлось признаться Антону.
Закрыла:
— В этом все зумеры. А зачем сказал?
— Просто так.
Снова открыла:
— Ты смешной.
А вот этого он о себе не слышал. Он знал, что не остроумен, и сомневался, умен ли, но чувствовал, что шутки его не смешны, и если чьи-то губы растягиваются, то только из вежливости перед красивым мальчиком, которому хочется понравиться.
Решил, что и ему можно перейти на «ты».
— Так номер дашь? Серьезно, с наушниками плохо получилось. Я помогу. — Он уже тормозил у входа в школу.
— Не надо. Не надо мне помогать. — Снова закрыла чехол, выскользнула из машины и хлопнула дверью.
Антон разглядывал ее в окно и пытался подобрать определение. Снова заметил грязь на ботинках и понял, что весенняя слякоть уже давно подсохла.
Не-от-мира-сего, вот она какая.
В школе он долго шарахался по шумным коридорам, пока наконец не спросил у технички, где находится нужный класс. Вошел уже после звонка и бросил взгляд на учеников: они или нет? Увидел в первом ряду знакомого рыжего кудрявистого пацана — Марка, кажется, — и кивнул:
— Всем привет.
Все на него уставились — как на сцене. Антон расправил плечи, окинул класс ленивым взглядом и спросил:
— Где тут у вас сесть можно?
— С Тростянецкой! — выкрикнул вчерашний пухляш, и все вдруг засмеялись.
Девушка с третьего ряда посмотрела ему прямо в глаза — изучающе, настороженно, с упреком, будто обвиняя в том, чего он еще не успел сделать. Антон узнал ее — та самая, что сидела вчера в углу зала. В классе были еще свободные места, но позади. Антон спокойно прошел к третьему ряду и спросил у девушки: