Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5
Шрифт:
Он собрал в доме свои пожитки, поседлал коня, сел на него и поехал прочь. Прощаться ни с кем не стал. За рекой в тополиной роще коня остановил и, не сходя с седла, оглядел местность впереди, открытую до самых гор, потом оглядел прерию на западе, где собирались грозовые тучи, отрезанные от темного горизонта узким синюшным промежутком, потом оглядел глубокое цианозное небо, натянутое сводом над всей Мексикой — страной, где древний мир еще живет в камнях, пронизывает поры всего живого и проникает в кровь здешних мужчин. Он повернул коня и направил его по дороге к югу. Пустившись ехать по дороге, странно серой и лишенной в этот серый день теней, он вынул ружье из кобуры и держал поперек луки седла.
Неделями он их искал, но нашел только тени и кривотолки. Нашел в часовом кармашке джинсов маленький амулетик в виде сердечка, выудил оттуда пальцем и, положив его на ладонь, долго-долго рассматривал и изучал. На юг доехал аж до Куаутемока. Потом опять на север до Намикипы, но и там не обнаружил никого, кто обладал бы сведениями об этой девушке; на запад добрался до водораздела в районе Ла-Нортеньи, стал тощим, изможденным и белесым от дорожной пыли, но так их больше и не увидел. На рассвете, сидя в седле на скрещении дорог у Буэнавентуры, он смотрел на летящие над рекой и пойменными озерами стаи водоплавающей птицы, наблюдая темные чернильные прочерки крыльев на фоне рдеющей зари. Снова проехал к северу через убогие глинобитные деревушки плоскогорья, через Аламо и Галеану — поселения, где он уже проходил и где poblanos[643] при его появлении начинали уже посмеиваться: дескать, совсем парень в своих скитаниях заблукался — можно сказать, чисто сказочный персонаж! В высокогорье ночами сделалось холодновато, что естественно: стояло уже начало декабря, а теплых вещей у него почти не было. Когда еще раз попал в Касас-Грандес, не ел перед этим два дня, вокруг стояла кромешная ночь, а сверху лил дождь.
Он долго стучал в ворота. Где-то в глубине двора, за домом, залаяла собака. В конце концов зажегся свет.
Когда работник доктора отпер ворота и, выглянув, увидел под дождем его с конем в поводу, он вроде даже и не удивился. Спросил, как чувствует себя его брат, на что Билли ответил, что рана у брата зажила, но он исчез, после чего, извинившись за позднее вторжение, осведомился, нельзя ли повидаться с доктором. Moco сказал, что время суток не имеет значения, потому что доктор умер.
Билли не стал его спрашивать ни когда доктор умер, ни отчего. Стоял, держа шляпу перед собой в руках.
— Lo siento,[644] — наконец сказал он.
Moco кивнул. Они еще постояли молча, а потом мальчик надел шляпу, повернулся, поставил ногу в стремя и, вскочив на вороного мокрого коня, опустил взгляд на мосо. И сказал, что доктор был хорошим человеком, после чего бросил взгляд вдоль улицы — туда, где горел огоньками город. Потом снова посмотрел на мосо.
— Nadie sabe lo que le espera en este mundo,[645] — сказал мосо.
— De veras,[646] — сказал мальчик.
Еще раз кивнув, он прикоснулся к полю шляпы, повернул коня и поехал назад по темной и мокрой улице.
IV
Границу он пересек в Коламбусе, штат Нью-Мексико. Постовой у шлагбаума скользнул по нему быстрым взглядом и махнул рукой — проходи, мол. Как будто таких, как он, последнее время здесь видят слишком часто, чтобы задавать вопросы. Но Билли все же остановил коня.
— Я американец, — сказал он, — хотя по мне этого сейчас, наверное, не скажешь.
— По тебе скажешь, что ты на той стороне жирок-то порастряс, — отозвался постовой.
— Да уж, богатства не заработал.
—
— Куда ж еще. Если найду такой полк, где меня ждут не дождутся.
— А это не беспокойся. Плоскостопия нет?
— Плоскостопия?
— Ну. Если плоскостопие, тогда не возьмут.
— Не пойму, что это вы мне талдычите?
— Ничего я не талдычу. В армию тебе дорога.
— В армию?
— Ну да. В армию. Ты дома-то давно не был?
— А я и сам не знаю. Даже не знаю, какой сейчас месяц.
— И ты не знаешь, что произошло?
— Нет. А что произошло?
— Да ч-черт подери, парень! Страна вступила в войну.
Длинная прямая глинистая дорога привела в Деминг. День стоял холодный, и он ехал, накинув на плечи одеяло. Колени торчали в дыры штанов, сапоги просили каши. Висевшие на ниточках накладные карманы рубашки он давно оторвал и выбросил, разошедшаяся на спине материя зашита волокном агавы, воротник от куртки отвалился, и разлохмаченные махры торчат вокруг шеи, как какое-то дикое кружево, придавая носителю невероятный вид поиздержавшегося денди. Несколько прошедших мимо автомобилей объезжали его как можно дальше, насколько позволяла узкая дорога, а ехавший в них народ оглядывался, сквозь поднятую пыль пытаясь разобрать, что это еще за фрукт такой, для здешних мест совершенно чуждый. Что-то в нем было старообразное, присущее временам, о которых они если и знали, то исключительно понаслышке. Что-то, о чем они разве что где-то читали. Он ехал весь день, вечером перевалил невысокие отроги гор Флорида-Маунтенз и по нагорному плато въехал в сумерки и в темноту. Вскоре встретил пятерых всадников, гуськом двигавшихся на юг, ему навстречу; пожелав им доброго вечера, заговорил с ними по-испански; на его приветствие тихо откликнулся каждый, и они проехали. Как если бы близость темноты и прямизна дороги сделала их союзниками. Или как если бы союзников можно было сыскать лишь в темноте.
Въехав в Деминг около полуночи, промахнул всю его главную улицу из конца в конец. Неподкованные копыта глухо хлопали по гудрону. Стоял жуткий холод. Все заведения закрыты. Ночь провел на автобусной станции на углу Еловой и Золотой; улегся на кафельном полу, завернувшись в грязное серапе, подложив под голову седельную сумку, а лицо прикрыв засаленной и замызганной шляпой. Черное от впитавшегося пота седло стояло при этом у стены вместе с ружьем в кобуре. Спал, не снимая сапог, и дважды за ночь просыпался, выходил проведать коня, привязанного веревкой для лассо к фонарному столбу.
Утром, когда открылось кафе, подошел к прилавку и спросил стоявшую за ним женщину, куда надо идти, чтобы записаться в армию. Она сказала, что вербовочный пункт открыли рядом с учебным плацем на Южной Серебряной, да только вряд ли он открыт в столь ранний час.
— Спасибо, мэм, — сказал он.
— Хотите кофе?
— Нет, мэм. У меня денег нет.
— Садитесь, — сказала она.
— Да, мэм.
Он сел на один из табуретов, и она принесла ему кофе в белой фарфоровой чашке. Поблагодарив ее, стал пить. Через некоторое время она отошла от гриля и поставила перед ним тарелку, на которой была яичница с беконом, и еще одну с гренками.
— Только не говорите никому, откуда это у вас взялось, — сказала она.
На момент его прибытия вербовочный пункт был закрыт, и пришлось сидеть на крылечке, ждать с двумя мальчишками из Деминга и еще одним с дальнего ранчо; наконец подошел сержант и отпер дверь.
Они выстроились перед его столом. Окинул взглядом.
— Кому из вас еще нет восемнадцати? — сказал он.
Никто не ответил.
— Обычно каждому четвертому, а я тут вижу четверых потенциальных новобранцев.
— Вообще-то, мне только семнадцать, — сказал Билли.