Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5
Шрифт:
Фамилия доктора была Муар, а его кабинет располагался на Западной Сосновой. К тому времени, как Билли туда добрался, в прихожей ждали человек шесть, в основном молодые люди и мальчики, с документами новобранцев в руках. Назвав медсестре за стойкой свою фамилию, он сел в кресло и стал дожидаться очереди.
Когда медсестра в конце концов его пригласила, он спал, проснулся как ужаленный и принялся озираться, не понимая, где он.
— Парэм, — повторила она.
Он встал:
— Это я.
Медсестра вручила
— Хорошие у вас глаза, — сказала она.
— Да, мэм, — отозвался он. — Этим я и раньше мог похвалиться.
— Ну, наверное, — сказала она. — Куда реже бывает, чтобы сначала глаза были плохие, а потом становились хорошими.
Когда зашел в кабинет, доктор усадил его в кресло и стал смотреть в глаза, светя туда фонариком, потом чем-то холодным залез в ухо, стал смотреть туда. Велел расстегнуть рубашку.
— Приехали верхом? — спросил он.
— Да, сэр.
— И откуда же?
— Из Мексики.
— Вот как. Ваши родные чем-нибудь болеют?
— Нет, сэр. Они все умерли.
— Вот как, — опять сказал доктор.
Приложил к груди мальчика холодный конус стетоскопа, послушал. Постучал ему по груди кончиками пальцев. Снова приложил стетоскоп к его груди, послушал зажмурившись. Сел выпрямившись, вынул трубки из ушей и откинулся в кресле.
— У вас шумы в сердце, — сказал он.
— Что это значит?
— Это значит, что в армию вам нельзя.
Десять дней он работал на конюшне рядом с шоссе, спал там же в деннике, пока не накопил денег на одежду и на автобус до Эль-Пасо. Оставив коня на хранение владельцу конюшни, на восток поехал в новой синей рубашке с перламутровыми пуговицами и новой равендуковой рабочей куртке.
В Эль-Пасо было холодно и шумно. Нашел рекрутский пункт, там ему клерк снова выписал все те же самые документы, он постоял в очереди вместе с другими мужчинами, все разделись, побросали одежду в корзину, каждому дали медный номерок, и опять они, с документами в руках, выстроились в голую очередь.
Дойдя до стола, где сидел доктор, он подал ему свои бумаги, доктор заглянул ему в рот и уши. Затем приложил стетоскоп к его груди. Велел повернуться спиной, приложил стетоскоп к спине, послушал. Потом снова стал слушать грудь. Потом взял со стола печать и, шлепнув ею по бланку, подал бумаги.
— Вас пропустить не могу, — сказал он.
— Что же со мной такого?
— У вас перебои с сердцем.
— Да нет у меня ничего с сердцем.
— Нет, есть.
— Я что — умру?
— Когда-нибудь — конечно. Это, скорее всего, не так уж серьезно. Но в армию вам с этим нельзя.
— Но вы меня могли бы пропустить, если бы захотели.
— Мог бы. Но не пропущу.
Еще не было полудня, когда он вышел и двинулся по улице Сан-Антонио. По улице Южная-Эль-Пасо дошел до «Кафе Сплендид», съел комплексный ланч, опять добрался до автобусного вокзала и прежде наступления темноты был уже снова в Деминге.
Когда утром он зашел в конюшню, мистер Чандлер разбирался с упряжью в седельной кладовой. Поднял взгляд.
— Ну, — сказал он, — взяли тебя в армию?
— Нет, сэр, не взяли. Не годен, говорят.
— Жаль, жаль.
— Да, сэр. Мне тоже.
— Что собираешься делать?
— Попробую еще раз в Альбукерке.
— Сынок, у них эти рекрутские конторы по всей стране. Так и будешь всю жизнь по ним шляться?
— Да знаю. Но все же попробую еще разок.
Доработал до конца недели, получил деньги и утром в воскресенье сел в автобус. А езды там на целый день. Ночь настала, когда проезжали Сокорро; небо полнилось стаями водоплавающих птиц, которые кружили и опускались на пойменные болота к востоку от шоссе. Он наблюдал, повернув лицо к холодному темнеющему стеклу окна. Прислушался, но птичьих криков слышно не было: все заглушал рокот автобусного мотора.
Переночевав в приюте Молодежной христианской ассоциации, к открытию был уже в вербовочной конторе, а незадолго перед полуднем опять сидел в автобусе, идущем на юг. Спросил доктора, нет ли какого лекарства, чтобы ему попить, но доктор сказал, что нет. Тогда спросил, нет ли чего-нибудь такого, что примешь — и сердце будет звучать нормально. Хотя бы временно.
— Вы откуда родом? — спросил доктор.
— Из Кловердейла, Нью-Мексико.
— И в скольких уже пунктах успели попытать счастья?
— Ну… этот третий.
— Сынок, если бы у нас тут даже и был какой-нибудь глухой доктор, ему бы не позволили слушать новобранцев. Ехали бы вы лучше просто домой.
— Да у меня и дома-то нет.
— А вы вроде говорили, что родом из какого-то там Дейла. Где это?
— Кловердейла.
— Вот-вот, Кловердейла.
— Родом-то я оттуда, да не живу там. Мне вообще идти некуда. Иначе как в армию, другой дороги мне нет. Если я все равно умру, почему бы меня напоследок хотя бы не использовать? Я не боюсь.
— По мне, так бога ради, — сказал доктор. — Но я не могу. Не от меня зависит. Я тоже подчиняюсь правилам, как и все. Мы тут каждый день хороших ребят заворачиваем.
— Да, сэр.
— А кто вам сказал, что вы больны и умрете?
— Не знаю. Но ведь, что не умру, тоже не говорят.
— Н-да… — сказал доктор. — Такого вам, по совести, никто не скажет, даже если бы у вас сердце было как у коня. Кто вам такое скажет?
— Да, сэр. Никто.
— Ну так идите же.
— Что-что, сэр?