Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5

Маккарти Кормак

Джон Грейди, Ролинс, а также местный парень Роберто стояли у дверей в темноте среди машин и фургонов и передавали друг другу пинтовую бутылку мескаля. Роберто приподнял бутылку и сказал:

А лас чикас![52]

Роберто сделал глоток и передал бутылку дальше. Джон Грейди и Ролинс также сделали по глотку, после чего насыпали на запястъя соли из бумажки и лизнули. Роберто затолкал в горлышко бутылки пробку из кукурузного початка и спрятал бутылку за колесо грузовика. После чего они поделили на троих пачку жевательной резинки.

Листос[53], спросил Роберто.

Листос.

Она танцевала с высоким парнем с ранчо Сан-Пабло. На ней было голубое платье, и ее губы были накрашены. Джон Грейди, Роберто и Ролинс стояли у стены и смотрели на танцующих, а кроме того, поглядывали на девочек в дальней части зала. Джон Грейди стал проталкиваться между группками молодежи. Пахло потом, соломой и одеколоном всех оттенков. На эстраде аккордеонист

отчаянно боролся с непослушным инструментом, усердно топая в такт. Затем он сделал шаг назад, и вперед вышел трубач. Алехандра вдруг посмотрела через плечо партнера туда, где стоял Джон Грейди. Ее черные волосы были высоко завязаны голубым бантом, и затылок белел словно фарфоровый. Когда она снова повернулась в его сторону, на ее губах появилась улыбка.

До этого он никогда не дотрагивался до нее. Ее рука оказалась очень маленькой, а талия тонкой. Она посмотрела на него с какой-то решительностью, улыбнулась и прижалась щекой к его плечу. Голос трубы направлял танцующих в их одиноких и совместных странствиях. Вокруг лампочек в мешочках кружили мотыльки.

Алехандра говорила на английском, выученном в школе, и он пытался отыскать в каждой ее фразе тот смысл, на который надеялся. Он повторял ее слова про себя и снова ставил под сомнение их истинное значение. Она сообщила ему, что очень рада видеть его здесь.

Я же сказал, что приду.

Сказал…

Труба неистовствовала, увлекая их в жаркий водоворот.

А ты думала, что я не приду?

Она откинула голову назад и посмотрела на него с улыбкой. Глаза ее сверкали.

Аль контрарно… Наоборот. Я знала, что ты придешь.

Когда музыканты устроили себе перерыв, они подошли к буфету и он купил две порции лимонада в бумажных конусах. Они вышли на дорогу. Навстречу им то и дело попадались парочки, и они желали друг другу доброго вечера. Было прохладно. Пахло землей, парфюмерией и лошадьми. Алехандра взяла его за руку, рассмеялась и сказала, что он мохадо реверсо, очень редкое животное, которое надо холить и лелеять. Он рассказывал о себе. О том, как умер его дед и продали ранчо. Они уселись на длинное цементное корыто-поилку. Она скинула туфли, положила их себе на колени и, вытянув в темноту босые ноги, стала задумчиво водить пальцем по темной воде. Вот уже три года, как она училась в школе-интернате. Ее мать жила в Мехико, и по воскресеньям она приходила к ней домой обедать, но иногда они обедали вдвоем где-нибудь в городе и потом отправлялись в театр или на балет. Мать говорила, что жить на асьенде скучно и одиноко, но и в городе у нее было мало друзей.

Она сердится на меня за то, что мне нравится приезжать сюда. Она говорит, что я больше люблю отца.

Это так?

Да. Хотя я приезжаю совсем не потому. Но мама говорит, что настанет время и я изменю свое отношение…

К этим местам?

Вообще ко всему.

Она посмотрела на него и с улыбкой спросила:

Ну что, пора обратно на танцы?

Джон Грейди повернул голову туда, где снова заиграла музыка.

Она встала и, опершись одной рукой о его плечо, другой стала надевать туфли.

Я познакомлю тебя с моими друзьями. Я познакомлю тебя с Люсией. Она очень красивая…

Готов побиться об заклад, что ты гораздо красивее.

Ой, что ты говоришь! Это неправда! Люсия просто писаная красавица.

Домой он возвращался один. От рубашки пахло ее духами. Все три их лошади стояли там, где они их привязали, но Ролинс и Роберто словно в воду канули. Пока Джон Грейди отвязывал своего жеребца, два других коня удивленно повернули головы в его сторону и тихо заржали, словно напоминая о себе и о своей готовности пуститься в обратный путь. Вокруг урчали моторы автомобилей, по домам потянулись и пешие. Грейди отвел своего еще плохо обученного коня подальше от людей и огней и только тогда сел в седло. Когда они отъехали от поселка на милю, их стала нагонять машина, битком набитая веселой молодежью. Машина стремительно приближалась, и Джон Грейди съехал на самую обочину. Конь разнервничался от света фар и стал подниматься на дыбы. Когда машина поравнялась с ними, сидевшие в ней что-то прокричали Джону Грейди, а кто-то запустил в них с конем пустой банкой из-под пива. Конь совсем расстроился, и Джон Грейди начал втолковывать ему, что все в порядке, ничего страшного не случилось, и вскоре они снова двинулись рысью. Перед ними висело облако поднятой машиной пыли, и ее мелкие частички медленно кружились в воздухе под светом звезд, словно земля источалa из себя что-то таинственное. Джон Грейди решил, что конь достойно выдержал сегодняшнее испытание, о чем ему и сообщил.

На весенних торгах в Лексингтоне дон Эктор приобрел через агента жеребца-производителя и послал за ним Антонио, брата геренте. Тот отправился за покупкой в грузовичке марки «Интернэшнл» модели 1941 года с прицепом и отсутствовал два месяца. Дон Эктор вручил ему письма по-английски и по-испански, где излагалась

цель поездки. Кроме того, в коричневом конверте, перевязанном для пущей надежности шпагатом, Антонио вез большую пачку долларов и песо, а также векселя на предъявителя банков Хьюстона и Мемфиса. Антонио не говорил по-английски и не умел ни читать, ни писать. Когда он вернулся, оказалось, что конверт пропал вместе с письмом по-испански, но письмо по-английски осталось. Оно было разорвано на три части ровно по сгибам, имело невероятно потрепанный вид и покрылось кофейными пятнами, а также чем-то, напоминавшим кровь. Антонио один раз побывал за решеткой в Кентукки, один раз в Теннесси и трижды в Техасе. Когда он въехал во двор, то, выйдя из машины, направился к кухне и постучал в дверь. Мария впустила его, и он стоял, держа в руке шляпу, и ждал появления хозяина. Когда тот вышел на кухню, они обменялись рукопожатием, и асьендадо осведомился у Антонио насчет его здоровья. Тот сказал, что чувствует себя превосходно, и вручил дону Эктору три части письма, кипу счетов и чеков и квитанции из кафе, бензоколонок, магазинов и тюрем. Он также вернул хозяину оставшиеся у него деньги, в том числе и мелочь, затерявшуюся по разным карманам, ключи от грузовика и, наконец, бумагу от мексиканской таможни в Пьедрас-Неграс вместе с длинным манильским конвертом, где находились все документы на жеребца.

Дон Эктор положил деньги, квитанции и документы на буфет, а ключи сунул в карман. Затем он спросил, доволен ли Антонио грузовиком.

Си. Эс уна трока муй фуэрте.[54]

Буэно. И эль кабальо?[55]

Эста ун поко кансадо де су вьяхе, перо эс муй бонито.[56]

Это был темно-гнедой жеребец ростом в шестнадцать ладоней в холке и весом в тысячу четыреста фунтов. Для представителя этой линии у него были хорошая мускулатура и прочный костяк. В третью неделю мая его привезли на ранчо на том же прицепе. Джон Грейди и сеньор Роча пошли взглянуть на него. Джон Грейди открыл дверь стойла, вошел и, подойдя к жеребцу, стал гладить его, что-то говоря ему по-испански. Потом он обошел его кругом, продолжая говорить, а дон Эктор молча глядел на обоих. Джон Грейди приподнял переднее копыто, посмотрел, потом спросил хозяина:

Вы уже ездили на нем?

Конечно.

Я хотел бы проехаться… Если вы не против…

Милости прошу.

Он вышел из стойла, прикрыв за собой дверь. Какое-то время они стояли и молча смотрели на коня.

Ле густа,[57] спросил дон Эктор.

Джон Грейди кивнул.

Жеребец что надо.

Они работали с манадой[58], и асьендадо то и дело заходил в корраль. Они ходили среди кобыл и Джон Грейди рассказывал об их свойствах, а дон Эктор слушал, размышлял, отходил на несколько шагов, присматривался, кивал, снова погружался в размышления, потом, глядя в землю, переходил на другую точку, меняя ракурс, и снова поднимал глаза на кобылу, пытаясь увидеть ее по-новому, разглядеть в ней то, что ранее могло ускользнуть от него. Если дон Эктор не находил в кобыле достоинств, на которые указывал его молодой помощник, он так и говорил, и Джон Грейди обычно не возражал, соглашаясь с мнением хозяина. Впрочем, почти за каждую из кобыл можно было замолвить доброе слово, если у нее имелось то, что они называли ла уника коса. Последнее позволяло простить все, кроме совсем уж вопиющих изъянов, и смысл формулы состоял в интересе лошади к коровам. Когда Джон Грейди приучал к седлу наиболее перспективных кобыл, он выезжал на луга к сьенаге, где в сочной траве паслись, обходя топкие места, коровы и телята. В манаде попадались кобылы, проявлявшие повышенный интерес к тому, что им показывал Джон Грейди. Он вообще был убежден, что этот интерес не просто прививается, но и передается по наследству. Дон Эктор относился к этой теории с явным скепсисом, но зато оба свято верили в две вещи, о которых, впрочем, никогда не говорили вслух: во-первых, Господь создал лошадей, чтобы пасти скот, и, во-вторых, этот самый скот и есть источник настоящего богатства.

Жеребца поставили в конюшню у дома геренте, подальше от кобыл, и, когда у тех началась течка, Джон Грейди и Антонио занялись делом. В течение трех недель они случали их практически ежедневно, а иногда заставляли жеребца проявлять себя во всем блеске два раза в день. Антонио выказывал производителю большое уважение и величал его «кабальо-падре». Подобно Джону Грейди, Антонио охотно разговаривал с жеребцом и часто что-то ему обещал, причем свои обещания неукоснительно выполнял. Заслышав его шаги, жеребец поднимался на дыбы, а Антонио, подходя к его стойлу, начинал тихим голосом расписывать ему кобыл на все лады. Он никогда не устраивал случки два дня подряд в одно и то же время и говорил дону Эктору, что жеребца надо проминать, чтобы тот оставался управляемым. Он делал это по наущению Джона Грейди, которому нравилось кататься на жеребце. Точнее сказать, ему нравилось, когда все видели, как он катается на нем. Впрочем, положа руку на сердце, Джон Грейди мог бы признаться, что ему хотелось, чтобы один-единственный человек видел, как он едет на этом жеребце.