Циклон над Сарыджаз
Шрифт:
«Если уж старик решился послать с нами свою любимицу, — подумал я, — то без боя он не сдастся… И надеется, что её-то мы в обиду не дадим. А она доложит ему, как прошла наша встреча с бандой».
— Хорошо, — вслух сказал я. — Нина проводит так Нина… Только вы не беспокойтесь, дядя Иван.
— Поздно беспокоиться, о драке идет речь. Когда пойдете?
— Поужинаем и двинемся.
— А Новый год?
— В другой раз отпразднуем.
— Вдвоем, выходит, идёте?
— Вдвоем пока, — попытался я успокоить дядю Ивана. — Надо точно узнать, где они теперь
— В Гуляевку, к старшему лейтенанту не ходить? Я девчонок одних оставить боюсь.
— Не ходите. Вы собак научите сторожить.
— Эй, Нина! — крикнул старик.
Отводя рукой прядь с высокого чистого лба, вошла в комнату Нина, красивая, разрумянившаяся в тепле.
— Проводишь ночью гуртоправа с бухгалтером через топь на северный край болота.
— Хорошо, — очень спокойно кивнула Нина.
Старик глянул на неё из-под бровей:
— Ты ж знаешь, кто они?
— Похоже, знаю.
— Бери чуток восточнее, чтоб не прямо к отарам Ахмед-ходжи выйти, а за холмами. Приглядеться им нужно.
— Ладно, отец.
— Собирайся.
Нина вышла в другую комнату. Сквозь дощатую перегородку оттуда доносился смех, возня девчонок-малолеток.
— Если выйдете до полуночи, то к утру, к самой заре, туда поспеете… — сказал дядя Иван. — Не могу я их одних, без себя, оставить…
Наверное желая перевести разговор на другое, Вася спросил:
— Много взяли у вас бандиты?
— Что? — переспросил охотник.
— Ограбили вас крепко?
— Дак как… — дядя Иван пошевелил бровями, бородой, нахмурил белый лоб, подсчитывая, прикидывая. — Тысяч на триста пятьдесят облегчили, коли считать чемодан с деньгами… Душ наших не захотели и то ладно… Что ж вы вдвоем с ними сделаете, гуртоправы, люди невоенные?
Вася пожал плечами:
— Сообразим по обстановке… Наше дело — наши заботы.
— Ни пуха вам, ни пера.
Вошла одетая в овчинный полушубок Нина. Болотные добротные сапоги с широкими раструбами доходили ей до паха и были привязаны ремешками к поясу. На одном плече Нины тускло поблескивал «зауэр», а на другом — моток веревки метров эдак в тридцать.
— Отправились, полуночники!
Простились с хозяевами и ушли в морозную и промозглую болотную ночь. Тугаи подтопил туман. Тяжелая тишь стояла над топью. И тучи стлались над тростником, темные и беспросветные. Промозглый холод перехватывал дыхание.
У поворота тропы на север Нина распустила моток веревки и велела нам обвязаться.
— Станете проваливаться — всё одно: не шагайте в сторону, с головой ухнете, — голос Нины в туманной тишине слышался глухо, сдавленно. — Не кричать, не разговаривать. Кто их знает, может, они навстречу нам прутся.
Она пошла первой. Её фигура маячила впереди расплывчатым призрачным пятном. Я шел замыкающим, и не минуло и четверти часа, как раненой ногой угодил в промоину, набрал полный валенок воды. Забулькал, выходя на поверхность, болотный газ.
Чертыхнулся я про себя и тут же влез в топь другой ногой.
Потом перестал считать купанья, ухая в песчаную, сцепленную корнями тростника жижу. Лишь провалившись
— У меня судорогой ноги сводит, — шепнул я.
— То же самое, — просипел Хабардин.
— Нельзя отдыхать — обморозитесь, — шмыгнув носом, заметила Нина.
— Мы и не собираемся.
Снова двинулись по топкой тропе, проваливаясь в булькающую жижу, вытаскивая друг друга, и опять брели, держась за веревку. Пот тек из-под шапки, ел глаза, а ноги ломило от ледяной воды.
— Теперь уже скоро, — неожиданно остановившись, сказала Нина. — Собака брехнула.
Мы не слышали, но поверили ей охотно — чересчур измотались, потеряли ощущение времени. И лишь по тучам, которые обозначились на низком однотонном пологе, поняли — скоро день. И сгустился, стал плотнее, потек накатами клубящийся туман.
Наконец вышли на сухое место, похоже, остров.
— Нина, дальше мы сами пойдем.
Вдруг она всхлипнула:
— Куда ж вы такие пойдете? Вы ж замерзнете в степи. Там ветер. И их семнадцать гадов.
— Ну-ну, Нина! Ты же смелая девушка…
— Да я не за себя боюсь!
— Ты лучше нам дорогу объясни.
— Вон верба — прямиком до неё. Оттуда увидите заросли тамариска. Они уж на берегу растут. За ними низкий тростник — и степь, бугор, за которым отары.
— Спасибо, Нина. Прощай. А в Гуляевку, в кино почаще езди.
Нина потупилась, по-мужски пожала нам руки:
— Я часок подожду… Как там у вас.
— Отец велел тебе тотчас возвращаться. Не волнуй старика.
— Я время на обратном пути наверстаю.
Спорить с упрямицей было бесполезно. Мы отправились к вербе, по-прежнему связанные веревкой, на всякий случай. От вербы без особых приключений добрались до ветвистого тамариска, кусты которого походили на гигантские шары перекати-поля, сметенные ветром в низину. Продрались сквозь них в низкие, в рост человека, камыши. Увидели справа от нас, к востоку, желтый песчаный холм в темных пятнах верблюжьей колючки. Отару на северном, дальнем от нас, склоне. Было уже совсем светло. Несколько черно-белых пятнистых собак бродили около всадника на буланой понурой кобыленке.
Я достал из-за пазухи бинокль и присмотрелся к чабану. Мужчина средних лет, по углам рта висят кисточки усов. Судя по описанию дяди Ивана, он-то и мог быть Ахмет-ходжой. Пастух дремал, поперек седла лежало ружье. Нина вывела нас удачно: ветер тянул на нас, и сторожевые псы не чуяли нашего духа, да и далеко мы находились. Поглядел в бинокль и Вася.
— Похоже, он в карауле, — заметил Хабардин. — Землянка, верно, здесь. Вон следы к ней.
Отошли вправо, чтоб получше осмотреть бугор со стороны. Тогда я увидел поодаль стреноженную лошадь, вход в землянку, завешенный кошмой. Труба землянки не дымила, хотя время для чабана не завтракать, а готовиться к обеду. Около входа почти нет следов, снег, которого там было многовато, не истоптан.