Циклоп
Шрифт:
— Стоим, не ерзаем! — предупредил Вульм. — Веселье кончилось…
Одни слова вряд ли охладили бы пыл Жги-Всех, готового рвать и метать. Но вид Свиного Шила, блестящего на солнце, недвусмысленно призывал к благоразумию. Выругавшись, урод опустил меч. Коротышка же и раньше был противником кровопролития. Пытаясь сдержать смех, Куцый Хряп булькал, шмыгал носом, кусал губы — и показывал Натану, что имеет в виду что угодно, только не его.
Парень злобно пыхтел, но оставался на месте. Гнев отхлынул быстрей, чем явился. Припасов было жалко до слез, но изменник
— Оправдываюсь, — сказал Вульм. — Доброй волей, перед бывалыми людьми. Лысый осел мне свидетель! Амброз Держидерево поручил мне следить за Симоном Остихаросом, магом из Равии, и Циклопом из башни Инес ди Сальваре. Я взял подряд. Слышали?
— Слышали, — вразнобой ответили бывалые люди.
— Я спросил Амброза: чего он хочет? Он хотел знать. С кем эти двое встречаются, куда ходят. Я честно предупредил его, что знаком с Симоном. «Если они обнаружат слежку — не беда, — сказал Амброз. — Может быть, так даже будет лучше…» Слышали?
— Да, — фыркнул Куцый Хряп, который уже все понял.
Жги-Всех промолчал.
— Я слежу за давним знакомцем, находясь рядом с ним. Я вижу его днем и ночью. Он идет в нужник, я жду у двери. Мне ни к чему прятаться. Обо всем увиденном я докладываю Амброзу. Самым честным образом. Вот…
Вульм свистнул, и на ладонь к нему сел воробышек.
— Были в Янтарном гроте, — сказал Вульм пичуге. — Дрались с когтистой жабой. Грот чуть не рухнул. Весь янтарь куда-то делся. Остался кусочек размером с яйцо. Циклоп забрал яйцо себе. Симон чуть не помер, еле довели до башни. Циклоп его лечил. Кажется, вылечил. Если нужны подробности — готов встретиться. Все, лети…
Куцый Хряп проводил взглядом улетевшего воробья.
— Ну ты и сволочь! — восхищенно бросил он Вульму. — Уважаю.
— Аметист, — буркнул Жги-Всех. — Аметист ты молчал…
Вульм спрятал Свиное Шило в ножны:
— Я подрядился следить. Докладывать про свои дела я не подряжался.
Когда бывалые люди убрались восвояси, он велел Натану расстелить дерюгу — и увязать вьюки заново. Глядя, как парень, огорченный до глубины души, собирает припасы с мостовой, Вульм снизошел до милосердия. Ничего, утешил он Натана. Что пропало, бросай в ту кучу. Крысы сожрут. Вернемся к ювелиру, докупим жратвы в окрестных лавках. В следующий раз думай, чем кидаешься-то!
— Буду, — всхлипнул изменник. — Буду думать…
3.
— Ну-ка, что у нас здесь?
Симон в предвкушении потер руки.
Ранние зимние сумерки подкрадывались к Тер-Тесету, раскинув крылья. Словно хотели заключить в объятия город и весь мир. Багровое зарево клубилось на закате. Кровь солнца, истерзанного клыками скал, текла по заснеженным зубцам. Темнела, впитывалась в базальт. Перья сумеречных крыльев чернели, сходясь в зените, и там, в вышине, загорались первые, колючие звезды.
Симон проснулся голодный, как стая волков, и деятельный до неприличия. «Следующего раза я не переживу», — старец сам вынес себе приговор. А раз так, Симон
И разыграл целое представление.
…где Вульм и мальчишка? Ушли за провизией? Чудесно! Я покажу вам, как готовят «баранину по-хушемитски». Нет, сам я готовить не буду. Стряпней займетесь вы, а я стану указывать, что и как делать. Сыр? С плесенью? Надеюсь, это благородная голубая плесень? Или та дрянь, что образуется в результате неумелого хранения? Бутыль эсурийского? Редкая кислятина… Да будет вам известно, молодой человек, к заплесневелому сыру подают сладкие вина. Желательно, даотхийских виноградников — на южных склонах растет дивная лоза…
Ладно, неси.
Циклоп принес. На любой вкус: вот вам «благородная голубая», а вот серо-зеленая. Последнюю Симон, пылая гневом, потребовал счистить. Циклоп счистил. Налей, приказал маг. Циклоп налил вина в кубок. Отхлебывая по глоточку, Симон бодрячком расхаживал из угла в угол. Циклоп следил за каждым шагом старца, готовый выполнить любое пожелание Остихароса. Тревога все сильней мучила сына Черной Вдовы. К своему кубку он не притронулся. Сидел на высоком, неудобном стуле у порога — на случай, если Симон пожелает сесть в кресло. Уловив движение брови мага, подхватился с места, долил вина. Симон принимал все, как должное. Это тоже беспокоило Циклопа. Хотя, казалось бы, лечил старца не в первый раз, и мог бы привыкнуть, что после кризиса Симона «накрывает».
Отоспавшись, старец начинал куролесить. Горланил песни; требовал, чтобы ему подпевали. Из Циклопа певец был — хоть уши затыкай. Симон раздражался, лез с вокальными советами. Иной раз ударялся в похотливый загул. Забыв о возрасте, спешил в бордель, откуда возвращался под утро — усталым женоненавистником. Без умолку сыпал историями из собственной, богатой событиями жизни. Проклинал всех и вся; к счастью, обычными, безобидными проклятиями. Запирался в комнате без окон, где пил в одиночестве. Впрочем, пил исцеленный Симон всегда.
Это единственное, что оставалось неизменным.
«Шебуб, — разводила руками Красотка. — Они с Симоном связаны пуповиной, как два сосуда. Демон хочет перелиться в Симона целиком. Рука — его цитадель, откуда он делает вылазки. Захватывает крепость за крепостью. А потом приходишь ты. Разжижаешь Шебубов камень, возгоняешь его в считанные минуты. Шебуб бежит, несется по пуповине в Предвечный Мрак. Вихревые эманации демона туманят Симону разум. Вносят хаос в порядок его личности. Суровый маг, кремень и сталь, делается пьяницей, бабником, горлопаном… Ему нужно время, чтобы стать прежним. Радуйся, что он справляется за сутки. Радуйся, что он не пьет кровь младенцев. У тебя столько поводов для радости, что я тебе завидую, малыш…»