Цимес (сборник)
Шрифт:
«Жизнь слишком беспощадна, мир слишком несправедлив…»
«– Тебе когда-нибудь было так хорошо, что хотелось умереть?»
«– Желать абсолютного счастья – грешно».
«Чем больше счастья, тем меньше времени на него отпущено. И кто объяснит – почему?»
«…мы в самом деле все время рассуждаем про любовь и даже вроде бы хотим ее, а сами – боимся ее. Да и как тут не бояться… Разве можно остановить время?»
«Я люблю тебя, а любовь – это как химическая реакция, когда два человека, встретившись, сливаются мыслями, привычками, запахами – всем. Правда, иногда получается
«– …любовь – это бесконечная величина: чем дольше длится счастливое сегодня, тем дольше не наступает завтра, то есть время останавливается. А значит, наступает смерть».
«– Люди не умирают. С концом одной жизни наступает другая. Это как пересесть из старой лодки в новую, чтобы плыть дальше по реке времени.
– Куда плыть? И зачем?
– За тем, что каждый из нас стремится найти. Свое отражение, свою тень, а на самом деле – себя. Ведь каждый человек лишь половина целого, половина того, чем может быть, вот он и ищет недостающую половину. Но одной жизни для этого бывает мало».
«Нюта любит повторять, что, встретив друг друга, мы с ней нашли бога, хотя и она, и я знаем, что на самом деле бог – это лишь вечные поиски его. Во всем. Обретения, потери и вечная жажда. Бог – это все мы, отчаявшиеся, голодные, неправедные, ищущие».
«– Никогда не бойся того, что придет. Ведь все уже было, все было…»
«– Адамчик, а что такое любовь?
– Наверное, то, что у нас с тобой. Ведь так?
– Раз наверное, значит, ты не уверен.
– Не знаю, я ведь кроме тебя никого еще не любил. Тогда скажи сама.
– Любовь, миленький, это взаимная капитуляция.
– Выходит, вся остальная жизнь – это война?
Да, так оно и есть на самом деле. Вся жизнь война, и только иногда случаются маленькие передышки. Вот как ты сейчас…»
«– Когда ты меня бросишь, это будет нестерпимо больно. Это будет невыносимо…»
«С самого начала, кроме нежности – что-то еще…»
«Наверное, так оно и должно быть, ведь на то оно и счастье, что понять его невозможно. Не успеешь задуматься, а оно уже и улетело…
А бывает, чтобы счастье – и без подвоха?..»
Может, достаточно?
Понятно ли, почему для меня так существенно понимание счастья Борисом Берлиным и почему его исповедь так важна в нынешней литературной ситуации? В безоблачном варианте и осмыслять нечего. А если рядом в душе дремлет и просыпается зверь? И только смерть становится избавлением от этой напасти?
Трагическая готовность к «напасти» позволяет вынести ее даже тогда, когда вместо обещанной сладости цимеса судьба подкладывает тебе что-нибудь… «наоборот».
От автора
ЦИМЕС. Рассказы
Вначале было слово
«Легче воздуха мои мысли о тебе…»
Журавлев
– Ты в самом деле уверен, что мне это надо читать? Что мне стоит это читать?
Господи, встать бы, выхватить у него из-под носа рукопись, повернуться и хлопнуть дверью. И забыть сюда дорогу. Только вот… Приходится жить в условиях окружающей реальности, данной нам в ощущениях. А ощущения почти напрямую зависят от чего? Вот именно. Их – деньги – пока еще никто не отменял. Правда, когда-то давно, в прошлом веке, что-то такое вроде было. Обещали вроде, но так до сих пор и…
– Слушай, у тебя настроение плохое? С Машкой что-то? Или живот прихватило? Ты меня сколько лет знаешь, а? Сколько ты моих книг издал и сколько ты, между прочим, на них заработал? Я к тебе не просто как к издателю пришел, а как к моему издателю, понял?
– Вот я тебе как твой издатель и говорю, другому бы не сказал. Ты посидел, в окно на дождь поглядел, о бабе своей или чужой подумал, и пошло-поехало. Глядишь, через месяц-два повесть, а то и поболе. И вагон самомнения. А мне что делать? У меня от вашей гениальности уже руки по утрам трясутся. Только прочесть это все…
– Коля… – я несколько секунд молчу, а потом тянусь к лежащей перед ним папке с рукописью. – Так, ясно. Я пошел.
Его рука на рукописи не двигается. Наконец он устало изрекает:
– Ладно, ладно, не гоношись. Прочту. Погляжу я твои «мысли легче воздуха»… В ближайшие дни не обещаю, но прочту. Скоро. Созвонимся. Пока. Иди…
Я выхожу из издательства и иду домой – к своей любимой. Вот приду и обниму ее.
– Здравствуй, птичка моя.
А она уткнется всем своим лицом прямо мне в шею, в мой колючий шарф, и замрет на секунду. И тоже обнимет меня прохладными тонкими руками и зашепчет прямо в ухо разные свои глупости. И негромко – только ей одной – я скажу:
– Знаешь, любимая, а я все-таки отнес в издательство эту повесть.
– Какую? Неужели «Легче воздуха»? – спросит она, задохнувшись.
– Конечно. Ведь это лучшее, что я написал.
– Зря… – поникнет она своей светлой головкой. – Я же тебя просила.
– Да. Но я так и не понимаю – почему?
– Потому что она… Она слишком счастливая, эта твоя повесть.
– Ну и что?
– Люди могут не так ее понять и, прочитав, натворить глупостей. Потерять голову, понимаешь?
– Нет, не понимаю.
– Ну как же, сам подумай. Живет себе человек, живет. Думает, что счастлив и все у него хорошо. И вдруг оказывается, что все это время ему показывали черно-белое кино. А тут оторвался он от экрана, окно распахнул, а жизнь-то вокруг – разноцветная. И так ему обидно сразу. Так обидно, что он от этой самой обиды в это самое окно и…
– Все равно не понимаю. То есть про разноцветную жизнь – да, все понятно, мы с тобой ее уже вон как долго проживаем. И счастье наше неизмеримо больше того, что может представить себе обычный человек. Я лишь попытался о нем, но разве нас с тобой рассказать возможно? Все равно получится только бледная, ускользающая тень. Тень нашего счастья.