Циолковский
Шрифт:
Итак, преграды рухнули. Ему предлагают переехать в Москву. Он сможет работать в коллективе. Перед ним откроются двери библиотек. Мечта молодости внезапно обернулась явью. Но поздно, слишком поздно... Он стар, болен, голоден. Переезд в Москву ему не по силам...
Константин Эдуардович просит разрешения работать в Калуге. Москва настойчива. Новое письмо из академии, подкрепленное денежным переводам, подчеркивает: «Если Вы не сможете приехать без дочери, то уверен, что мы здесь найдем службу для Вашей дочери на оклад, отнюдь не меньший того, какой она получает в Калуге».
Как
Циолковский остался в Калуге. По-прежнему хлопочет Варвара Евграфовна. Целыми днями что-то толчет, сушит, провяливает, стараясь сделать мало-мальски пригодными для пищи овес, свеклу, гнилую картофельную муку, а Константин Эдуардович пишет работу, которую от него ждут в Москве...
Социалистическая академия установила новому члену-соревнователю постоянное денежное содержание. Расписка Циолковского за первую половину июня 1919 года, уцелевшая среди его писем в академию, свидетельствует – двухнедельное жалованье составило 835 рублей. Это ощутимая поддержка. В 1919 году мешок картошки в Калуге стоил 450 рублей.
Циолковскому хочется отплатить государству за заботу. И он совершает поступок, удивительно точно раскрывающий его настроение. Константин Эдуардович вознамерился выехать на Южный фронт.
Это выяснилось совсем недавно. Сотрудница Центрального государственного архива Советской Армии Т. Андреева стала разбирать одну из папок документов Южного фронта. Ничто, казалось, не сулило интересной находки. Керосин, лес, хлеб, обмундирование... Архивную папку наполняли заявки, доверенности, накладные. Скучно и буднично. Но вдруг под одной из бумаг совершенно неожиданно подпись: «Циолковский».
Андреева осторожна. Она сличает почерк с опубликованными автографами Циолковского. Сомнения тают – среди хозяйственной переписки штабистов Южного фронта оригиналы двух неизвестных писем Циолковского.
Оба документа – заявление в Народный комиссариат торговли и промышленности и ответ начальнику авиации при штабе Южного фронта – на одну тему. Оба написаны почти одновременно – 6 и 8 февраля 1919 года. Отправив в штаб Южного фронта 58 своих брошюр, Циолковский писал: «..нельзя ли начать стройку металлических дирижаблей для расширения транспорта? На ремонт рельсов и подвижного состава материалов понадобится гораздо больше, чем для железных дирижаблей...
Сам я стар (61 г.), глух и слаб. Мне необходим проводник, достаточное питание, самую простую одежду (моя не подходит к делу, и надо одеться просто – по-солдатски)...
Напишите в Москву, в Глав. штаб или куда нужно и поговорите о возможности и полезности этого дела... Избегайте формальностей... Повторяю – я готов...»
В двух словах «я готов» яснее, чем в самой обширной речи, сформулировано отношение ученого к революции.
Никто не пытался тогда заменять железнодорожный транспорт дирижабельным. Но, как это ни парадоксально, через много лет мысль Циолковского о транспорте без дорог все же сбылась. В наши дни, когда стали реальностью исполинские реактивные самолеты, подчас дешевле и целесообразнее проложить воздушную линию, нежели строить железную дорогу.
Интересно и другое письмо, адресованное в Народный комиссариат торговли и промышленности. Циолковский, категорически отказавшийся от приглашения Социалистической академии переехать в Москву, выражал полное согласие на поездку в любой город, где будет строиться дирижабль его системы. Ради пользы дела он готов отправиться куда потребуется вместе «со всеми моими моделями, чертежами, книгами, расчетами, фотографиями и туманными картинами». Таковы факты, которыми обогатила наши представления о жизни Циолковского Т. Андреева в статье «Ученый просит шинель солдата».
Академик Циолковский полон энергии и желания служить народу. Он вовсе не похож на убежденного отшельника, каким его подчас пытались изображать. Напротив, новое время заставило еще громче звучать общественную струну характера Циолковского.
Стремление познакомиться с теми, кто хорошо знал моего героя, свело меня с В. В. Ассоновым (сыном В. И. Ассонова). А он-то и был одним из создателей Калужского пролетарского университета, в котором активно сотрудничал Циолковский.
Организованный в первую годовщину Октября, этот университет весьма типичен для своей эпохи. То было время наиболее жестоких боев с безграмотностью, с бескультурьем. «Факультеты» Пролетарского университета на редкость не похожи друг на друга. И если на одном учились писать и читать, то на другом преподавалось актерское мастерство, на третьем – кройка и шитье, на четвертом – живопись и графика. Где-то между ними втиснулись лекции, которые читал Циолковский.
О том, что представляли собой эти лекции, рассказывают документы, Один из них извещал Циолковского, что «Организ. комиссия на своем собрании 22 ноября (1918 г.) постановила назначить Вас для чтения вступительной лекции по физике». Другой, адресованный Социалистической академии, вышел из-под пера самого Циолковского: «Читал в Народном университете философию знания, социальное устройство человечества. Прервал по нездоровью».
В университете очень огорчились, узнав об отказе Циолковского. Несколько лет назад калужская газета «Знамя» опубликовала в связи с этим статью С. Самойловича, содержащую любопытные подробности.
«В своем письме от 2 января 1919 года, – читаем мы в этой статье, – президиум организационной комиссии Пролетарского университета памяти годовщины Октябрьской революции писал: „Собрание лекторов постановило принести Вам глубокую благодарность и признательность за Ваше сочувственное отношение к пролетарскому университету, а также глубокое сожаление по поводу Вашего отказа и выразить надежду, что Вы вновь вернетесь в среду пролетарского университета, как только допустят Ваши силы!“.