Цитадель Гипонерос

Бордаж Пьер

Рассудив, что Афикит вне опасности, а Сан-Франциско в надежных руках, мальчик отправился к саркофагу Йелль, которой Фрасист Богх уже ввел реанимационные препараты плюс ее ДНК. Он оттпихнул лежащую на полу крышку, взгромоздился на пьедестал и склонился над лицом девочки, прячущимся в тумане и периодически озаряемым ослепительными вспышками лучей высокой плотности и светоразрывных бомб. Из сгиба ее руки вытекла капля вязкой крови, но Йелль все еще не двигалась, не подавала никаких признаков пробуждения. В соседнем саркофаге уколотая после нее Феникс уже открыла глаза и пошевелила рукой.

Сердце у Жека упало. Он провел тыльной стороной ладони по ледяной щеке Йелли, безмолвно взмолился

всем богам, каких знал и каких не знал, о том, чтобы жизнь снова влилась в ее маленькое промороженное тело. Казалось, она навсегда упокоилась на золотой подушке собственных волос, а ее саркофаг выглядел как гроб. Йелль была важнейшей частью его существования, как выразился бы Фрасист Богх — краеугольным камнем его здания. Три года он жил только ради того момента, когда ее веки приподнимутся, когда она улыбнется ему, когда она произнесет его имя. Если она затеряется навсегда в этом нейровегетативном покое, известном как крио-лимбо, у него не останется причин задерживаться во вселенной вечной стужи. Он вспомнил метод, который пригодился, чтобы помешать Сан-Франциско и Робину де Фарту уйти за точку невозврата в Цирке Плача Жер-Залема, однако остатки скромности и бессознательного страха перед женскими половыми органами отговорили его от того, чтобы положить руку на вульву Йелли, и он ограничился тем, что с силой ущипнул ее за рот. Это ничего не дало, кроме того, что он сорвал небольшой кусочек кожи с ее верхней губы. Он почувствовал, что за его спиной кто-то есть. Афикит поднялась на ноги, неуверенным шагом подошла к саркофагу дочери и, с трудом встав на дрожащие ноги, посмотрела на нее с болью в глазах. Ее слабость отступила перед материнским инстинктом. Несмотря на белый стихарь, в который закуталась женщина, ее трясло от холода и страха. Чуть дальше Шари и Фрасист Богх освобождали из стеклянного плена Феникс.

Еще один взрыв, куда сильнее предыдущих, вырвал дверь из петель и неистово швырнул ее в стену напротив. Стеклянные стойки двух пустых саркофагов разлетелись в осколки. Долгая вспышка осветила комнату и усугубила атмосферу судного дня, царившую в дворцовом подвале.

— Мы не можем больше ждать! — заорал Мальтус Хактар.

— Йелль не оживает! — выкрикнул Жек.

Он увидел, как наполнились слезами глаза Афикит, и проклял судьбу, взвалившую такие испытания на молодую женщину, едва проснувшуюся от ледяного сна.

— Малышка не выдержала, — мрачно выдохнул Фрасист Богх. — Бальзамировщики предупреждали меня, что с вероятностью один шанс из двадцати такое может случиться… Может быть, пора применить индисские исцеляющие графемы…

Шари набросил свою мантелетту на дрожащее тело Феникс и бросился к саркофагу Йелли.

Жеку пришла в голову идея — дурацкая, как и все отчаянные идеи. Он вытащил кольцо муффиев из кармана и поднял руку Йелли. Только с третьей попытки он надел опталиевое кольцо на ее безымянный палец, все еще негибкий после криогеноза. И кориндон полностью лишился своего сияния, как будто жизненная сила камня, эта кристаллическая энергия, копившаяся век за веком, внезапно перелилась в тело девочки.

Шари был выше Жека, и ему не нужно было карабкаться на пьедестал, чтобы склониться над младшей сестрой, которую он увидел впервые. Она не была ему кровной сестрой, и известие об ее рождении некогда его задело, но теперь, в считанных сантиметрах над ее безнадежно застывшим лицом, он понял, что испытывает к ней неподдельные и чистые братские чувства, как будто их зачали одни и те же биологические родители. Еще он понял, глядя, как по щекам Жека катятся слезы, что анжорец жил лишь ей и для нее, что она была его единственной половинкой, его вторым «я», что он жил надеждой, что однажды воссоединится с той, которая толкала его

сделать все им свершенное. Он взглянул на Афикит поверх края стеклянной витрины: от страдания, наложившегося на физические последствия криореанимации, ее лицо осунулось и взгляд затуманился, она держалась на ногах исключительно за счет ужасающего усилия воли. Той же силой характера перед лицом невзгод отличалась Оники, и эта твердость, эта цепкость, эта манера гнуться не ломаясь наполняли Шари восхищением и благодарностью.

— Они на подходе! — крикнул Мальтус Хактар.

Расценив, что Сан-Франциско достаточно рассудителен и смел, чтобы обойтись без опекуна, шеф-садовник встал к дверному проему, обнажил свой волнобой и выглянул в коридор. Сквозь дымную завесу он засек мечущиеся фигуры, но невозможно было сказать, союзники ли то или враги. Лучи высокой плотности отбрасывали мертвенно-белые отсветы на исковерканные световыми зарядами металлические стены. Ему показалось, что он видит земляную осыпь из грунта и камней, вывалившихся из частично обрушившегося свода. По обе стороны от импровизированной баррикады бушевал бой.

— Проснись, — умолял Жек Ат-Скин, касаясь переносицы Йелли.

Мальтус Хактар выпустил первую очередь в серо-белую фигуру наемника (по крайней мере, он так решил), который перелез через насыпь и побежал к двери. Луч попал тому в грудь, оторвал от земли и отбросил на десяток метров. Его диски выпрыгнули из своего невидимого магазина и заскрипели по полу и стенам коридора.

— Мы здесь застряли! — зарычал осгорит. — Дорога к мастерской дерематов перекрыта…

Жеку показалось, что он заметил крошечное шевеление века Йелли, но, внимательно присмотревшись к ее лицу, засомневался.

— Просыпайся…

— Камень! — сказал Шари. — Он снова сияет!

Джулианский кориндон и в самом деле опять обрел свой переливчатый блеск, и сиял даже сильнее, чем в момент, когда Жек вытаскивал его из кармана. С возвратившейся надеждой Афикит подошла к саркофагу и наконец осмелилась взглянуть на свою дочь — этот невероятный подарок, который сделал ей Тиксу. Прошло три года с тех пор, как их криогенизовали, говорил мальчик, как там его зовут? Жак или что-то в этом роде… С редкими волосками, появившимися у него на щеках, он уже почти стал мужчиной; если бы он так разительно не изменился, она бы решила, что уснула несколько часов назад.

«Уснула» — неверное слово: солнце еще не достигло зенита, когда в ее доме в поселке паломников появился обнаженный мужчина с оружием и наставил ствол на нее. Йелль увела мальчика на берег ручья, где обычно купалась, а двое жерзалемян вышли в сад, чтобы почистить контейнеры для обезвоживания. Губы незваного гостя, молодого человека с изящными аристократическими чертами, искривила ухмылка. Она еще связала его вторжение с запашком газа, который внезапно разнесся по дому. Он издал что-то вроде смешка — хихиканье не то одержимого, не то слабоумного.

— Вот о чем Йелль…

— До твоей дочери и до анжорца очередь тоже дойдет! — заявил он.

— Вы ведь сиракузянин, так?

— Я не человек, а ментальный трансплантат, имплант логики. Человек, Марти де Кервалор, был моим транспортом, чтобы добраться до вас.

Он поднял ствол своего оружия и нажал на спуск. Она все еще помнила удар в лоб, ощущение онемения, охватившее ее конечности, прогрессирующий паралич двигательных центров, падение на пол. Несколько долгих минут в ее беспомощном теле еще теплился непрочный огонек сознания. Тиксу говорил ей позаботиться об их маленьком чуде, а она попала в первую же ловушку, которую расставил для нее блуф. Ныне, когда ожив сама, она смотрела на мраморно-неподвижное в стеклянной витрине тело Йелли, чувство вины к ней вернулось и принялось терзать ее.