Цитадель
Шрифт:
Дэнни: Привет-привет.
Приятель: А, Дэнни. Ты уже дома?
Дэнни: Пока нет, но скоро вылетаю.
Конечно, Дэнни лукавил (он еще даже не обзавелся обратным билетом), зато он прекрасно знал главное правило: не важно, как далеко и надолго ли ты уехал, но если не хочешь, чтобы твое имя выветрилось из коллективного сознания, делай вид, что отлучился всего на минуту. Вполуха слушая новости, накопившиеся за семьдесят два часа его отсутствия, Дэнни с жадностью ловил гул Нью-Йорка, долетавший до него вместе с новостями, и этот гул идеально уравновешивал и бассейн, и деревья, и звон мошкары. Он был дома.
Немного
Марта: Офис мистера Джейкобсона.
Связь была просто идеальная, голос Марты, низкий, мягкий, хрипловатый, слегка щекотал ухо и доносился будто изнутри, а не снаружи.
Марта, сказал он.
Она понизила голос. Малыш, ты что, до сих пор не улетел?
Улетел.
Сегодня утром эти опять приезжали ко мне домой. В черном «линкольне». Я им объяснила, что тебя нет.
Хорошо. Что ты им сказала, дословно?
Сказала: нет его, уехал. Ну и, естественно, послала их, куда следует.
Вот это ты зря, не надо было их посылать.
Поздно, послала уже.
И что они тебе ответили?
Кажется, «сука». Хотя я могла и ослышаться, они говорили из машины и уже поднимали стекло.
Дэнни: Испугалась? Эта мысль была ему чем-то приятна.
Марта фыркнула. Была бы я блондинка лет этак двадцати с хвостиком — может, и испугалась бы.
Ей было сорок пять, и она была старше всех женщин, с которыми Дэнни доводилось спать. Он увидел ее в очереди к банкомату, потом шел за ней до автобусной остановки. Сначала он думал, что дело в ее духах, но позже выяснилось, что пахли не духи, а листья шалфея — она перекладывала ими свое белье. Волосы у Марты были рыжие, с заметной проседью. Три недели назад она послала Дэнни ко всем чертям, объявив, что вдвоем они выглядят по-идиотски. После этого, правда, они встречались еще несколько раз. В постели Марта была безудержна и ругалась как сапожник. В ее устах «отвали, урод вонючий» звучало как призывное «еще».
Дэнни: Марта…
Отсохни.
Как она угадала, что он хотел сказать? Но он все равно сказал, что собирался: Я люблю тебя.
Все, хватит!
И ты тоже меня любишь.
Ты просто сбрендил!
Чиркнула зажигалка — Марта закурила. Вообще-то она была актрисой, но за невостребованностью работала секретаршей. Когда в фирме, где она продержалась пятнадцать лет, началась борьба с курением на рабочих местах, она упорно продолжала дымить — и дымила, пока ее не уволили. После чего тут же устроилась в компанию «Филип Моррис».
Марта (выдыхая дым в трубку): Малыш, это не любовь, а бред эротический.
Дэнни: А любовь, по-твоему, это что?
Марта: Слушай, Дэнни, тебе еще не осточертело?
Что?
Вот этот разговор.
Обычно такие перепалки у них кончались сексом, и Дэнни уже стиснул зубы, у него даже мелькнула мысль, не помочь ли себе кончить прямо здесь, сейчас, пока ее хрипловатый голос щекочет ему ухо. Но одного взгляда на черную смрадную жижу бассейна хватило, чтобы желание пропало.
Дэнни: Наоборот. Могу продолжать его до бесконечности.
Он все-таки ее любил — ее надменное, насмешливое лицо и легкий, почти невидимый пушок по всему телу. Другие девушки, с которыми он спал прежде, будь они хоть трижды модели или недомодели — чуть не
Марта: Как твое колено?
Болит.
К врачу сходил?
Некогда было.
Знаешь, у тебя там что-то так противно хрустнуло.
Когда? Не помню.
Когда этот жирный кинул тебя через спину, а другой наступил тебе на…
Ладно, ладно. Марта, послушай…
Все, я кладу трубку.
Не надо!
Равновесие начало нарушаться. «Быть дома» для Дэнни означало находиться и тут и там поровну — как на качелях: на этом конце доски ты, а на том другой ребенок, который весит ровно столько же, сколько ты. Быть только тут — недостаточно, но не быть тут совсем(например, если телефонный разговор начинает сильно тебя огорчать) — попросту опасно, будто перебегаешь дорогу перед потоком машин. А этот разговор, кажется, начал слишком сильно огорчать Дэнни. Он возбужденно расхаживал по мраморным плитам.
Марта: Мне сорок пять. У меня уже сиськи обвисли. Господи, да я уже кошек себе завела! И потом, оказывается, в моем возрасте просто оплодотворение в пробирке не помогает, нужна еще донорская яйцеклетка — это значит, я никогда не смогу иметь детей, в смысле собственных детей. А для мужика, особенно молодого, знаешь что главное? Рассеять свое семя. И не надо со мной спорить, Дэнни, это доказанный биологический факт.
Дэнни: Но ты же не хочешь никаких детей! И я не хочу! По мне, если ты не можешь иметь детей, так ничего лучше и быть не может, потому что мне тоже не придется их иметь. Это же плюс огромный!
Марта: Это ты сейчас так говоришь.
Дэнни: А когда еще я могу это говорить? Мы же сейчас разговариваем.
Марта: Ай, да ты сам еще ребенок!
Дэнни замер. Эти слова он готов был слушать бесконечно. Он всегда ждал их и надеялся услышать — сказанные сейчас Мартой, они пронзили его насквозь. Он снова принялся расхаживать по мрамору, но тут нога его за что-то зацепилась, он потерял равновесие — что за… твою мать!.. нельзя же так забывать, где находишься… — и полетел прямо в зловонную пасть бассейна. Отчаянно извиваясь, он все же сумел изменить направление полета и приземлился на краю мраморной плиты, зато весь удар от падения пришелся на левое плечо. От боли у Дэнни на глазах выступили слезы.
Едва слышный голос Марты издали: Эй, что случилось?! Дэнни потянулся правой непарализованной рукой к трубке, которая отскочила метра на полтора в сторону. Голубое небо и темная зелень кипарисов странно качнулись у него перед глазами.
Марта: Дэнни, да что там такое? Ты меня слышишь? Голос у нее был, может, и не испуганный, но встревоженный, это точно. Если бы не плечо, Дэнни был бы сейчас счастлив.
Все в порядке, просипел он. Под мышками и в паху начало пощипывать от пота. Он кое-как сел.