Цивилизация классической Европы

Шоню Пьер

Однако началом янсенизма стал не «Августин», а публикация в Лиссабоне в 1588 году «Согласия» блестящего испанского иезуита Молины. Молина являл собой силу гуманизма Ренессанса в церкви контрреформации, но и доведенный до крайности антипротестантизм навыворот, иначе говоря, вернейший способ дать другому власть над собой. Тогда как традиционная теология ограничивалась утверждением антиномии божественного всемогущества и свободной воли человека, настаивая то на одном, то на другом, Молина вознамерился разрешить это противоречие. Святой Августин настаивал на всемогуществе благодати, а реформаторы Лютер и Кальвин, святой Фома и Цвингли, следуя тем же путем, избрали свободу воли. Молина практически упразднил благодать; распределяемая соразмерно усилиям человека и его доброй воле, она уже не является благодатью. Бог беспристрастен, как фиксирующая магнитная лента. И не более. Две опасности: формальное противоречие между этими утверждениями, с одной стороны, Библии (древней традиции), с другой — церкви (новой традиции) и бесполезность в этой перспективе идеи Воплощения. В конечном счете Молина в католицизме, как

и Соццини в реформации, дошел до самоотрицания. При одном отличии: Соццини был отвергнут всеми реформатскими церквями, Молину же католицизм терпел как допустимую крайность. Молину вывел из-под удара твердый предестинаризм профессора из Лувена, Байуса, осужденного Пием V в 1567 году за то, что он ненароком попал в ловушку позитивного осуждения. Чем объяснить долготерпение Рима в отношении этого течения нововременного гуманизма? В сущности, позиция Молины подводит итог мысли большинства членов «Общества Иисуса»; Монтемайор в Саламанке (1581), Валенсиа в Ингольштадте (1584), Лессиус и Гамелиус в Лувене в 1586 году, осужденный в 1587 году прославленным университетом, придерживались аналогичных, разве что более удачно сформулированных взглядов. Кроме того, за Молину стояла добрая часть испанской церкви, движимая двойным, сходящимся в одной точке тропизмом: ненавистью к протестантской реформации и возрастающей ненавистью в отношении иудео-христиан. Все, что в христианстве апеллировало к Библии, а стало быть, к древнееврейским истокам, было вдвойне подозрительным: все христианское в конечном счете подозревается в иудаизме или протестантизме; языческий гуманизм внушает доверие. Молина принадлежал к ордену, который имел достоинство и редкое мужество противостоять латентному антисемитизму простонародья Пиренейского полуострова, и оказался в неменьшей степени жертвой комплекса pureza [141] Тем более что «Общество», несомненно, было более уязвимо. «Согласие» было бессознательным средством умерить неутолимую подозрительность старохристианского комплекса.

141

Здесь — идеи чистоты крови. — Примеч. науч. ред.

То, что объяснимо в весьма специфической атмосфере Пиренейского полуострова, вполне может шокировать в других местах. Как не вспомнить формальные запреты IV века против Пелагия, несчастного оппонента святого Августина? Эта доктрина, неотделимая от грубого антропоцентризма христианского гуманизма, обрекла католическую церковь на поражение в точках ее соприкосновения с протестантизмом. Лучше всего это понимали в Лувене, ставшем железным острием копья католической Европы, нацеленного на Голландию, именно здесь и организовалось сопротивление молинизму. Климент VIII позволил Лувенскому университету убедить себя. В 1605 году все было готово к осуждению «Согласия». В 1607 году Павел V отказался от издания буллы. Ему претило уличать «Общество Иисуса», повсеместно работавшее во благо церкви. Больше всего ему претило травмировать и оттолкнуть Испанию. Молинианский ультрамодернизм был, таким образом, ограничен и терпим как предельная и в какой-то степени небезвинная уступка испанскому католицизму, так же как внутри кальвинистских реформатских церквей стремились своей терпимостью ограничить и, приняв в свое лоно, поставить в рамки сектантские цвинглианские течения, это неудобное наследие гуманистической реформации и даже итальянского Ренессанса. Потенциальный Соццини католицизма, Молина, терпимый папским престолом, был всего лишь его Цвингли. Каждый уголок христианского мира был обременен собственным Ренессансом. Modus vivendi1607 года был не из тех, что нравятся всем. Прежде всего Лувену, глубоко потрясенному несоразмерностью кары: просто неудачно сформулированная Байусом традиционная доктрина Благодати заслужила суровое осуждение. И это при молчании по поводу скандально еретической формулировки Молины, которая практически упраздняла краеугольный камень христианской догматики.

То, что было терпимо до Дордрехтского синода, с 1607 по 1619 год, стало нетерпимым после него. Как можно было в Нидерландах снисходительно смотреть на общую для раздираемого на куски христианского мира ересь, когда голландская реформатская церковь только что показала себя столь твердой в остающемся общим для христианской догматики вопросе? Именно это вытекаёт из мыслей Янсения. И с точки зрения «границы католицизма», чтобы не остаться в долгу перед протестантским противником севера, он тщательно подготовил возврат к традиционной старой доктрине церкви: весьма толстое досье, имеющее целью добиться от папы осуждения «Согласия», основанное главным образом на кропотливой компиляции из святого Августина. Янсений умер в 1638 году в 53 года от чумной заразы, досье было опубликовано в Лувене в 1640 году посмертно, прикрытое от всех канонических разрешений титулом «Августин, или Учение святого Августина о Благодати». Успех этого толстого латинского тома ин-фолио знаменателен. Три издания за три года, Лувен — 1640 год, Париж — 1641-й, Руан — 1643-й.

Благодаря схоластическим тонкостям в различии между благодатью достаточной (достаточной не для того, чтобы спасти, но дабы оправдать осуждение) и благодатью действенной (благодатью, которой невозможно сопротивляться, благодатью всего религиозного опыта, благодатью Библии) Янсению формально удалось не впасть в западню пресловутого позитивного осуждения. Заодно он восстановил главное в суверенной свободе Бога — эту предопределенность спасения, без которой Воплощение перестает быть центральной частью Откровения. В сущности, учение Янсения о благодати

не имело права на оригинальность и не претендовало на нее. Оно было слегка схематизированным учением святого Августина.

Вокруг «Августина», этой антикварной новинки, как в IV веке или в 20-е годы XVI века, все упорядочивается и становится явным. Католическая часть христианского мира получила по существенным вопросам свой «дордрехтский синод». Отныне у нее были свои гомариане вокруг «Августина» и свои арминиане вокруг «Общества Иисуса». Но если протестантская Европа в XVII веке была на 90 % гомарианской (она могла стать арминианской только ценой самоуничтожения), то католическая Европа была, возможно, на 20 % гомарианской и на 80 % — арминианской. Нет сомнений, что либеральные позиции, которые победили принудительным порядком, в дальнейшем имели разлагающий эффект. Они влекли за собой после 1680 года возврат к антропоцентризму и христианскому гуманизму. Худшая, наиболее слабая из позиций, наименее терпимая в ответах на трудные проблемы позитивного агностицизма, сформировалась слева от Декарта, от мощной рефлексии Спинозы. Между тем гуманистическая и либеральная позиция по центральной проблеме спасения была опасна не столько в католической перспективе долгого исторического воплощения, сколько в протестантской перспективе события единственного и центрального. Вот почему католицизм смог пройти через молинистский выбор, не будучи им разрушен, тогда как все реформатские общины, отвергшие строгий предестинаризм Кальвина и Дордрехтского синода, вскоре были смяты и разметаны ветрами истории. Но в ближайшем будущем имело значение только одно: глубокая идентичность выбора и забот по обе стороны границы, которая казалась во многих отношениях непреодолимой.

Понадобилась бы не одна книга, чтобы рассказать о дальнейшем. Прежде всего об утверждении, особенно во Франции, психологического и эмоционального типа, глубоко отвечавшего духу столетия. Речь идет о твердом христианстве, исходящем из несокрушимого факта Откровения, которое многого требует от человека и тешит его гордость, смиряя ее. Эта суровая точка зрения пленила «дворянство мантии» и чиновную буржуазию, слившихся во Франции на 60–70 %. Августинианство не выливалось в экономическую активность кальвинизма, оно ратовало за медитативную отстраненность от мира, что абсолютно совпадало с социальной позицией «дворянства мантии» и чиновничества. Оно гораздо лучше старого гуманизма приспособилось к томистской схоластике, к картезианской философии. Августинианское религиозное ощущение сурового Бога, недоступного разуму, не явленного в ощутимом для мира виде и близкого через благодать и Дух сердцу и разуму избранных, совершенно соответствует космологии, написанной языком математики, науки о природе мира бесконечного или безграничного, науки Бруно, Декарта, позднее Борели и Ньютона. Порядок благодати противостоит естественному порядку, как душа — материи в философии Декарта.

У августинианства был свой оплот. Прежде всего Пор-Рояль, цистерцианское женское аббатство парижского «дворянства мантии», которое молодая мать Анжелика Арно реформировала в 1609 году, начиная со знаменитого «дня закрытой двери». [142] У него была своя элита — малые школы и цвет высшей парижской чиновной буржуазии: Антуан Леметр, Николь, Валлон де Бопюи, тот же Антуан Арно. Скоро там будет искать убежище Паскаль. Безуань насчитал 69 мэтров. Вскоре августинианство овладеет значительной частью епископата и цветом монастырской инфраструктуры; старые опытные ордены, прежде всего бенедиктинцы и премонстранты, порой оказывались охвачены им на 100 %.

142

Речь идет о сентябрьском дне 1609 года, когда молодая аббатиса Арно, используя свою власть, потребовала возвращения к строгим правилам ордена. — Примеч. науч. ред.

«Род» Арно имел воинственную душу и множество врагов, которых он культивировал с наслаждением; иезуитов в первую очередь. Это был старый политический выбор, личные проблемы. Арно, родом из Оверни, были из протестантов, обращенных в конце XVI века. Атака Антуана Арно на иезуитов в 1643 году была несправедливой, ибо немилосердно и неразумно обобщала несколько частных случаев. Никола Корне, друг «Общества Иисуса», который в Сорбонне был иного мнения, извлек из книги Янсения пять положений и обманом добился их осуждения в момент Рюэльского перемирия в разгар Фронды 2 августа 1649 года.

Операция была изобретательной, но не вполне честной. Пять положений не принадлежали Янсению. Никто их у него не обнаружил. Янсенисты, в отличие от своих противников, свободно владели, после работ Сен-Сирана и Янсения в Кан-де-Пра, всеми правилами эрудитской школы, которые будут кодифицированы на стыке XVII–XVIII веков мэтрами исторической науки, бенедиктинцами из конгрегации святого Мавра. Грубую ложь утверждающих их подлинность можно разоблачить, опровергнув какое-либо их наличие в мысли Янсения, доведенной до предела.

Дальнейшая операция была простой. Во-первых, добиться папского осуждения (1653), что было относительно нетрудно, поскольку положения были сфабрикованы специально уязвимыми для осуждения, добиться составления «Формуляра» (1655), подписание которого будет обязательным для всех священников. Это породило целый клубок процедур. Но главное было впереди. Проиграв первую битву, августинианское крыло, ударная группа католической реформации, согласилось в своем большинстве осудить положения, единственным автором которых называли Никола Корне, друга «Общества Иисуса». В 1656 году появляются первые «Письма к провинциалу», которые объясняют миру, что произошло, — теология предстала перед высокой образованной публикой на французском языке; таким образом, католическая реформация встала на пути реформации протестантской.