Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
Не имея в целом опыта значимого, массового, переплавившегося если и не в общественную, то хотя бы в элитную культуру опыта управления (и тем более управления колониями), немецкие нацисты были чудовищными, извращенными наследниками романтической традиции, истово пренебрегавшей реальностью ради полноты самовыражения.
Патологическая искренность их вождей была глубоко чужда англичанам не только в силу откровенного людоедства и шокирующей жестокости, просто напрашивающейся на симметричный ответ (и наивно не подозревающей о его возможности – здесь уместно вспомнить парадоксальное расхождение между зрелостью немецкого народа и наивной юностью германского государства [95]), но и из-за традиционного doublespeak – двоемыслия
В самом деле, чудовищное обещание Гитлера «я освобожу людей… от грязных и унизительных самоистязаний из-за химеры, именуемой “совестью и моралью”» [292], в Англии не получило никакого отклика просто потому, что практическая часть этого обещания, революционного и шокирующего для мещанско-романтической Германии (и континентальной Европы в целом), в Англии не просто была реализована ещё в незапамятные времена, но и стала неотъемлемой частью её общественной культуры, – настолько фундаментальной и традиционной, что она даже не осознавалась большинством её носителей.
В самом деле, английский cant (столь же неудачно, как и doublespeak, обычно переводимый как «ханжество» и даже «двойная мораль» и, особенно после 2014 года, «двойные стандарты») заключается в сочетании оценки других по строгим моральным критериям, а себя – по сугубо утилитаристским, исходящим из обожествления собственной выгоды на основе глубинного представления о своей избранности (не важно, индивидуальной или коллективной).
«Сверхчеловеку» нацистов здесь в принципиальном плане просто не к чему стремиться: всё идеальное для него мировосприятие уже построено, – однако в неизмеримо более мягкой, не стремящейся к зверству как самоцели и способу самоутверждения, умеряемой традициями и прагматизмом форме (в том числе потому, что доказывать нечего и некому: внутриличностные цели нацизма воспринимаются как нечто естественное и по большому счету давно достигнуты).
По-торгашески опасливая предусмотрительность англичан, при всякой возможности ссылавшихся (и ссылающихся по сей день) на разрабатываемое ими же в своих интересах право, – просто для подстраховки, чтобы опереться на него против противников в случае своего ослабления, временного или долгосрочного, – романтически настроенным нацистам была чужда.
Как было указано выше, их разум был подчинен воле до самозабвения, до отрицания реальности, до категорического нежелания рассматривать последствия и реалии поражений (не просто возможных, но и неизбежных при длительной реализации любой сколь-нибудь значимой программы).
Вполне очевидная для любого хотя бы рационально мыслящего человека постановка вопроса в стиле, например, генерал-лейтенанта Ханса Лейкауфа: «Если мы перестреляем евреев, заморим военнопленных, предоставим населению больших городов умереть голодной смертью…, потеряем из-за голода и большую часть сельского населения…, – остается открытым вопрос, кто же будет производить материальные ценности?» – пребывающими в мистическом угаре наследниками средневекового романтизма не воспринималась в принципе, а если и воспринималась, то не более чем как «выражение слюнявого и сентиментального гуманизма» [80].
Значительный вклад в радикализацию немецкого романтизма сыграло почти неуклонное ухудшение положения немцев в Европе по сравнению с другими народами со времен еще Тридцатилетней войны, постоянно, шаг за шагом и ухудшение за ухудшением закрепляемое дипломатическими соглашениями и универсалистскими доводами разума [95].
Систематическое использование универсалистских построений для ущемления национальных интересов немцев стало важным фактором подсознательного отрицания ими этих универсалистских подходов, запирающим их в рамках локального, ограниченного ими самими
При этом формальная обоснованность международных договоров, подрывающих их интересы, выталкивала породивший титанов философской логики народ в принципиально алогичный романтизм, крайне настороженно относящийся не только к размышлениям о возможных последствиях тех или иных действий, но и к любым размышлениям как таковым.
Если разного рода слабеющие империи периодически занимали место «больного человека Европы» (хотя сказано это – со всем основанием – было про Османскую империю периода её агонии), Германию можно с полным правом назвать «обиженным человеком Европы», – и эта обида стала причиной в том числе системного неприятия ее представителями спасительного для других народов (в первую очередь, конечно, англичан) прагматизма.
7.3.3. Английские технологии социального контроля опирались на христианство, а не язычество
Прагматизм англичан выражался в том числе и в ясном понимании того, что их власть должна опираться не только на голое насилие, но и на моральную силу, что оказывало дополнительное смягчающее влияние на британский империализм (и, хотя христианство и его миссионеры часто создавали досадные для власти помехи, а порой и вовсе казались угрозой колониальному господству, Британская империя сохраняла и поддерживала их как ещё один, духовный стратегический контур своей власти, – причём не только внешней, над колониями, но и внутренней, над собственными социальными низами и собственной элитой).
Перед Первой мировой войной «История английского патриотизма» с потрясающим (особенно с учетом изложенного выше) лицемерием, но в совершенно очевидных сугубо управленческих и политических целях описывала Британскую империю «не только могучей… но также бескорыстной и христианской. Ведь… величие и душа конституции – свобода. Судьбой Британии ещё может стать создание образца империи… через посредство любви» [362].
Даже для отчаянного строителя и идеолога империи Родса Бог стоял, безусловно, выше Англии (хотя Англия, разумеется, была для него неизмеримо выше всего остального человечества). Прагматично указывая на практический смысл религии: «религиозная сторона политики» должна «предохранить… империю от… превращения в воплощенного демона, подверженного амбициям беззакония и бессердечной любви к золоту», – он тут же подчеркивал необходимость «быть империалистом не только исходя из простой… гордости своей расой, но и потому, что… империя является проводником. Справедливости, Свободы и Мира во всём мире».
Это не было одной лишь только пропагандой и даже простой констатацией самоочевидного факта (так как крупные государства, обеспечивая стабильность и большие рынки, действительно создавали большие предпосылки для развития, чем мелкие), но опиралось на жесткие представления о непременных, исходящих непосредственно от Бога обязанностях: «распространение Справедливости и Свободы являлось условием избранности англосаксонской расы Богом» [329].
По-ветхозаветному считая себя богоизбранным народом (в этом, но отнюдь не только в этом протестантизм является прямым наследником иудаизма), англичане связывали это не только со своими привилегиями, но и с возложенными ими на себя (или возложенными на них Богом по договору с ними [139] ) неотъемлемыми обязанностями.
139
Не будем забывать, что исходное значение слова «завет» – всего лишь «договор»; Ветхий и Новый заветы представляют собой, таким образом, не просто обязывание Богом людей, но обязывание Богом именно тех людей, которые добровольно приняли на себя их соблюдение, – разумеется, не просто так, а в обмен на причитающееся им воздаяние.