Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
Не вызывает в настоящее время сомнения (разумеется, с поправкой на учтенное им лишь с большим опозданием возвышение США) и максима, сформулированная им в 1919 году, по дымящимся итогам Первой мировой войны: «кто контролирует Восточную Европу, тот командует Хартлендом; кто контролирует Хартленд, тот командует Мировым островом [Евразией и Африкой – М.Д.]; кто контролирует Мировой остров, тот командует миром» [259].
Однако не менее важной частью интеллектуальных шаблонов, заложенных Маккиндером (с опорой на крайне высокий авторитет английской политической мысли) глубоко в сознание элит самых разных государств, стало противопоставление
Одним из результатов этого противопоставления, насколько можно судить, явилось стремление всех континентальных держав, попадающих под английский удар, к союзу с Россией как тоже континентальной державой, объединенной с ними объективно обусловленной общностью интересов.
Когда сложившийся было союз (или предпосылки его создания) неуклонно разрушался, это столь же неуклонно не только списывалось на обычно действительно имевшие место английские козни, но и вызывало враждебность к России и разочарование в ней из-за того, что она не смогла осознать своих фундаментальных интересов и стала слепым орудием в руках англичан против своих естественных союзников.
Фундаментальную ложность этого подхода и объективную невозможность устойчивого союза России с державами континентальной Европы глубоко и убедительно вскрыл А. И. Фурсов, показав принципиальное отличие России как трансконтинентального субъекта от европейских держав как субъектов неминуемо континентальных [95].
Сокрытие фундаментального различия между ними, систематическое уравнивание их в своих объективных возможностях (крайне, до неправдоподобия лестное для континентальных европейцев и потому легко воспринимаемое ими в прямое игнорирование реальности) неуклонно толкало лидеров континентальной Европы (причём в строгом соответствии с мировоззренческой матрицей геополитики, противопоставлявшей «морские» и «сухопутные» державы) на заведомо обреченные на катастрофический провал попытки заключения союза с Россией против Англии (а затем против Англии и США).
Причина провала всех этих попыток заключалась в масштабах и ресурсах России, неизбежно и неизменно порождающих у континентальных европейцев «комплекс неполноценности» перед ней, исключающий возможность долгосрочного сотрудничества прежде всего в силу их собственных психологических ограничений (формально субъективных, но обусловленных вполне объективно).
Таким образом, геополитический подход (лишь оформленный Маккиндером, но существовавший в практической политике задолго до него), затушевывая крайне значимую и болезненную для континентальных европейцев специфику России, неуклонно провоцировал их (начиная самое позднее с Наполеона) на постоянное повторение одной и той же системной ошибки, надежно обеспечивающей их поражение в конфликте с Англией.
Другой, даже ещё более важной подрывной особенностью геополитической матрицы мышления представляется принципиальное исключение из рассмотрения фундаментальной движущей силы всей новой истории – борьбы, которую ведут друг с другом различные группы капиталов, прежде всего финансовый спекулятивный капитал и капитал реального сектора (её трансформация в результате появления с завершением информационной эпохи качественно новой группы капитала – капитала социальных платформ – максимально подробно, насколько это возможно в настоящее время, рассмотрена в книге «Мир после информации. Стабильность [с] той стороны» [20]).
Именно эта борьба финансового спекулятивного
Весьма интересно, что при всей однозначности английского стратегического подхода к России в Германии (пусть даже раболепно стремящейся к тотальному подражанию Англии как проверенному источнику «лучших практик» во всех сферах жизни) подобной ясности отнюдь не наблюдалось вплоть до самого прихода к власти Гитлера.
Отношение Веймарской республики к Советской России принципиально отличалось от английского – и по понятным причинам: две жертвы Первой мировой войны, отверженные западной политической системой, оставшиеся в руинах разрушенных экономик (у Германии – в силу чудовищных, заведомо невыносимых контрибуций, у Советской России – в силу интервенции держав-победительниц, до сих пор политкорректно именуемой «гражданской» войной), находились в весьма схожем положении.
Эта схожесть диктовала объективную общность интересов и толкала к сотрудничеству, даже несмотря на кровавое подавление немецкими социал-демократами (в ситуативном союзе с самой «черной» колониальной аристократией) инспирированных большевиками попыток пролетарской революции (для которой в Германии в то время и в самом деле имелось значительно больше сознательного и организованного рабочего класса, чем в России).
Конференция в Рапалло в 1922 году («на полях» Генуэзской конференции) для Советского Союза стала прорывом дипломатической блокады на Западе, создавшим условия для легальной торговли, а для Германии – возможностью вернуться к жизненно необходимой для неё (особенно в условиях продолжающегося контрибуционного разграбления) эксплуатации российского сырья, получить вожделенный «глоток денег», этого воздуха всякого хозяйства.
После 1923 года Советская власть отказалась от попыток организации революции в Германии (во многом в силу внутренней борьбы большевиков с коммунистами: патриотов-сталинцев с интернационалистами-ленинцами и либералами-троцкистами, причём Сталин, по некоторым данным, способствовал провалу попытки 1923 года для изменения внутриполитического баланса в свою пользу – подробно об этом см. [18]), сняв тем самым последнюю (хотя, нельзя не отметить, в тогдашних обстоятельствах обеих сторон весьма хлипкую) преграду развитию всестороннего сотрудничества.
Естественно, развитие отношений, пусть даже и в силу сугубо временного стечения обстоятельств, было воспринято философами и аналитиками обеих сторон как проявление некоей фундаментальной закономерности, – такова объективно обусловленная патологическая нищета конъюнктурной общественной мысли.
Ориентация на Советскую Россию соответствовала в условиях Веймарской республики представлениям именно национально ориентированных, консервативных мыслителей Германии, – таких, как Освальд Шпенглер (1880–1936), Эрнст Юнгер (1895–1998) и даже автор книги «Третий рейх» Мёллерван дер Брук (1876–1925).