ЦК закрыт, все ушли
Шрифт:
Какие из них были офицеры, не знаю, под их командованием я не служил, но уж очень тонко поддевал военных Яша. Фамилию его уже не помню, как-никак, прошло несколько десятилетий. Это был высокий и очень худой мужчина лет пятидесяти. Жил он в общежитии, семьи не имел. Трудился, как и я, рабочим-подсобником. У него было темное прошлое, поговаривали, что ему пришлось перенести не одну трагедию, даже смотреть на мир сквозь зарешеченные окна. Яша о себе никогда не рассказывал. Меня удивляло, что он совсем не пил. Наивный деревенский пацаненок, очутившийся в большом городе, я понятия не имел о пороке, еще более страшном, чем хронический алкоголизм. В начале шестидесятых о наркомании
То, что Яша употребляет наркотики, было для меня как гром среди ясного неба. Просветила Лариса Сергеевна, мастер. Много раз Яша просил меня перенести латинские буквы названий каких-то дефицитных лекарств на чистый бланк рецепта с круглой печатью и фамилией врача. Я всегда выполнял его просьбы, потому что верил этому чудаковатому человеку, который относился ко мне внимательно и заботливо, по-отечески. Он говорил, что запас драгоценных лекарств в аптеке, откуда позвонила его знакомая, вот-вот исчерпается, надо быстрее бежать, а к врачу он уже не успеет. Спасибо Ларисе Сергеевне, раскрыла глаза. Все, больше не буду, твердо заверил я мастера, и слово свое сдержал. А Яша направился в другие цеха, где нашел таких же простоватых подростков. Одолеть латинское название лекарств самостоятельно было не в его силах.
Шибко грамотным Яша не был, это уж точно. А вот над отставниками он посмеивался, можно сказать, профессионально. Каким образом ему удавалось выведать биографические сведения об отторгнутых от привычной среды, недалеких, а то и вовсе примитивных людей, сказать трудно. Но бил прицельно, в самое уязвимое место.
— А кто это идет? Такой доступный, пешком и без охраны? — издевательски щурился Яша. — А, да это же сам старший лейтенант Гриценко. Подумать только, всего сорок пять лет — и уже старший лейтенант! Жаль, из четвертого класса исключили. Окончил бы семилетку — полковником стал!
На Яшу не таили зла и после серьезных выходок. Отставники относились к нему, как к второсортной личности. Неудачник и есть неудачник. Кто такой Яша? На шестом десятке лет — подсобник, ни профессии, ни семьи. Яша при каждом удобном случае приставал к военным, заводил их, провоцировал на споры. Меня удивляло, что при общей слабой грамотности этот человек знал много такого, о чем не прочтешь ни в одной книге.
В те времена комбинатские политики в основном специализировались на темах, которые прежде считались запрещенными и о которых вслух начали говорить только после XX съезда партии. Репрессии Сталина и его окружения не сходили с уст. Почти каждому было что рассказать. Вспоминали своих близких, знакомых, односельчан, которых темными ночами выводили из домов, под рыдания жен и детей заталкивали в черные «воронки», и родные лица после этого навсегда исчезали. У всех на устах были подробности гибели Кирова, о них поведал в заключительном слове на XXI съезде Хрущев. Однажды от Кирова речь перекинулась к более близким временам, к началу пятидесятых, к так называемому «ленинградскому делу», вовлекшему в пучину жестоких репрессий множество городов и сел. По этому недоброй памяти делу к высшей мере наказания были приговорены Кузнецов, Вознесенский, Родионов, Попков, Капустин, Лазутин. Вот тогда Яша и произнес слова, от которых дохнуло тайной:
— Такого человека загубили! Представляете? Сорок первый год, Ленинград в блокаде, всеми командует Жданов. И вдруг специальный самолет из Москвы. Генерал НКВД от самого Сталина. Срочный пакет Кузнецову. В пакете несколько строк: не подведи, Алеша, на тебя вся надежда, город ни в коем случае не сдавать. И подпись — Сталин. Такого человека загубили, сволочи...
На реплику одного
— В том и загадка, и парадокс, что Сталин хорошо относился к Кузнецову. Он даже намечал его в свои преемники — на должность генсека. Не улыбайся, это точные данные. Окружение Сталина не могло простить Кузнецову такого стремительного возвышения. Зависть, жажда личной власти сделали свое черное дело. О, Алексей Александрович был исключительным человеком...
— Откуда ты все знаешь? — подозрительно спросил его отставник, строго вонзив взгляд своих оловянных глаз в лицо Яши. — Ты с этими сведениями не шути, они представляют государственный интерес. Как бы не очутиться в местах, не столь отдаленных.
— Нашел, чем' пугать,— оскалился в усмешке Яша, показав вставные металлические зубы. — Испугал козла капустой. Двойной срок за одно и то же ныне не дают. А за то, что слишком много знал, свое получил. Сполна.
Назавтра, помогая подставить непослушную тележку под осевшую от книг фуру, напомнил о вчерашнем разговоре:
— Не боись ни Бога, ни черта, ни человека. Боись больших тайн. Опасны они для здоровья, — хохотнул он, лязгнув вставными зубами. Почувствовав реакцию на неприятную привычку, виновато произнес:— Остались мои зубки на Магадане. Цинга, дружок, дама беспощадная.
В 1962 году я поступил в университет, с полиграф-комбината уволился, и с Яшей больше никогда не встречался. Так и не знаю, кем же он был на самом деле. По некоторым деталям можно предположить, что он имел какое-то отношение к личности А. А. Кузнецова. Скорее всего, его можно отнести к числу обслуживающего персонала — скажем, он мог быть работником гаража или загородного хозяйства. Из разговора вытекало, что он жил в Ленинграде и в Москве. Многого я тогда не понимал— немало интересного, что могло бы пролить свет на события, без следа проскользнуло мимо ушей.
Напрягая сегодня память, вынужден признать с запоздалым сожалением: прояви я в те годы больше любознательности, польза была бы очевидной. Кабы старость могла, а молодость умела! Сегодня остается только вздыхать да упрекать себя. Ничего не заносил в блокнот, не вел дневник— непреодолимая потребность в этом возникнет позже.
Жаль, конечно, да ничего не сделаешь. Пусть же ошибки нашей юности станут уроком для других. Ни дня без строчки! Записывать все, что увидел и услышал, что взбудоражило и удивило, встревожило и запало в душу. И непременно по горячим следам событий, пока увиденное и услышанное еще живет, беспокоит сердце и мысли. Рассказывал же Яше о Кузнецове, что он обжег свои крылья о кремлевский огонь?
Но так уж устроен человек, что однажды пережитое еще раз пережить ему не дано. Разве мог я представить тогда, в начале шестидесятых, что пройдет четверть века и судьба сведет меня с интеллигентным мягким человеком зрелого возраста, и человек этот — Валерий Алексеевич Кузнецов — сын того самого Алексея Александровича Кузнецова, секретаря ЦК ВКП(б) и члена Политбюро, в бытность которого вторым секретарем Ленинградского горкома, по рассказам Яши, к нему специальным рейсом прилетал генерал НКВД, личный посланец Сталина. Мы не просто знакомы с Валерием Алексеевичем, свыше года мне пришлось работать в ЦК КПСС под его непосредственным руководством, встречаться по служебным и личным делам по несколько раз в день. Кузнецов-младший очень похож на своего отца— внешнее подобие просто невероятное. В этом я убедился, увидев фотографию Кузнецова-старшего в реабилитационном деле.