Corvus corone
Шрифт:
— Ну подожди!.. — вцепилась Глаша в борта Колиной телогрейки. — Здесь ветер, холодно. Застегнись. — Она попыталась застегнуть ему пуговицы, но Везенин дернулся и не дал. — Ты просто устал, изнервничался. Тебе надо отдохнуть… У тебя просто нервный криз. Тебе нужно принять седуксен. Я сейчас, у меня в сумочке был…
— Да, я болен! — белыми от ярости, прыгающими губами бормотал Везенин. — Я сумасшедший! У меня бред!.. Это мне только кажется, что дома у нас ни копейки и завтра нечего будет жрать… На самом деле мы богачи! И у Машки руки не торчат из пальто до локтей. А Сашка не ходит в рваных ботинках… Все ведь чудненько, не правда ли? И на улице светлый
Вранцов смотрел со своего столба ошеломленный. Коля был или пьян, или в самом деле болен, но таким он не видел его никогда. Было что–то надрывное, жуткое в этой уличной его истерике, в этом юродстве. Люди, проходя мимо, оглядывались на них. Машины, проносясь, обдавали талой водой и разжиженным снегом из–под колес.
— Ну, постой! — умоляюще говорила Глаша. — Ну, подумаешь проблемы… Я устроюсь на работу, возьму перепечатку на машинке. Перебьемся как–нибудь — впервой, что ли?..
— Вот именно! Вот именно! — стуча зубами, твердил он. — Не впервой, не во второй… не в пятый, не в десятый… Я ничто! Ничтожество, которое в сорок лет не может прокормить семью, не имеет права ее заводить! Мужчина без денег — это хуже, чем импотент. Я не должен был жениться на тебе! Я не имел права… Я люмпен! Я безработный! Я лишний человек!.. Ты прости, — бормотал он в каком–то беспамятстве, целуя руки жене. — Ты прости, но я уеду… На Север, в Заполярье… Устроюсь на шахту… Буду высылать вам деньги. Я больше не могу жить в Москве. Отпусти меня!.. — умолял он. — Детям нельзя жить со мной. Я ненормальный, я девиант! Я заразный! Я не хочу, чтобы это перешло к ним. Не хочу! Отпусти!..
Но Глаша цепко держалась побелевшими пальцами за борта его телогрейки.
— Ну, успокойся, — со слезами на глазах твердила она. — Успокойся!.. Сам же говорил, что уныние — тяжкий грех. Ну, возьми себя в руки!
— Да, я унылый пошлый неудачник — и это навсегда. Я выдохся, я больше ни на что не способен!.. Ты ведь знаешь, я такими вещами не шучу. Но мне тошно от всего, мне омерзело все вокруг! Это конец, милая, это конец!.. Я пропал… Я ненавижу все. Мне ненавистно время, в которое живу, наука, которой занимаюсь. Мне мерзок этот беспробудно пошлый мир!.. Я не хочу исправлять его, заниматься его проблемами. Меня тошнит от него! У меня токсикоз — я отравлен навеки. Я конченый человек! На что я гожусь с этой ненавистью и тоской?!.
— Это пройдет, пройдет!.. — твердила Глаша, не отпуская его. — Отдохнешь, и пройдет.
— Нет, уже не пройдет! Я вложил в эту книгу все, ты же знаешь.
Я хотел сработать такую книгу, которая говорила бы сама за себя. И я добился своего — сбылась мечта идиота! Но я ошибся — умники никому не нужны. Требуются лишь услужливые лакеи… Меня же нет в науке. Меня вычеркнули, я не существую. Меня нет нигде — я исчез, я умер, считай, что без вести пропал!..
— Тебе же не совсем рукопись завернули, — сказала Глаша. — Попробуй еще раз. Ну, как–нибудь доработай…
— Не могу я ничего доработать! — кривясь, перебил он. — Дело не в рукописи, а во мне. Я девиант, ненормальный! Меня самого надо бы
«доработать», да это невозможно в сорок лет. Я просто никому не нужен со своей этой книгой, со своими идеями. Я лишний, я вредный — я посягаю на благодать!.. Я мальчик, который кричал, что король голый. И мальчика высекли… Мне осталось только махнуть через парапет и утопиться. Но ты не бойся — я не сделаю этого из–за вас. Я просто уеду. Не держи меня, дай мне уехать!..
— Да зачем нам деньги? — стонала Глаша. — Что мы, жалуемся, что ли? Нам разве плохо с тобой?
— А то очень хорошо?.. — саркастически засмеялся он. — Не вы ли, мадам, устраивали когда–то истерики, что лишней пары чулок не на что купить?..
— Вспомнил, — тихо сказала Глаша и отвернулась. — Когда это было… Я же тогда глупой девчонкой была.
— Ну почему же глупой? Ты была права! Это теперь я тебе мозги запудрил, а тогда ты здраво смотрела на вещи. Нельзя жить с человеком, который, имея голову на плечах, защитив диссертацию, не может жене лишнюю пару чулок купить. Во всем я виню только себя. Я просил тебя потерпеть — и ты терпела. Я просил еще потерпеть — и ты еще терпела. Но всему же есть предел!.. Я вел крупную игру, уверял, что выиграю, а сам проигрался в прах. Я банкрот — у меня нет больше ставок!.. Все, что я делал, было цепью глупейших ошибок — пора это признать.
— Нет, — замотала головой она. — Ты просто не в себе, ты наговариваешь на себя.
— Ну что ты! Полюбуйся, кто я в сорок лет!.. Я бич, поденщик, я сторож и кочегар!.. Я выпал из системы, я всем чужой!.. Я — лишний человек, ха–ха! Бельтов, Рудин и Везенин! Каково? А ты жена лишнего человека… Ах нет, это же нонсенс — лишнему человеку не положено жены! Виноват, нарушил традицию — и здесь наколбасил! Не должно нам жениться, детей заводить, изгоев плодить…
— Коля, успокойся. Успокойся, милый! Тебе нельзя волноваться… —
повторяла Глаша в тщетной надежде его остановить. — Не все так плохо, будут перемены. Сам же говорил, что темнее всего в предрассветный час.
— Я устал ждать рассвета, я не верю в него. Для меня он уже не наступит. Все имело смысл до поры… Но сегодня мне стукнуло сорок. Прошли все сроки, мне сорок — и я банкрот! Я проиграл, и что всего ужасней, вместе со мной проиграла и ты! Я втянул тебя в эту бездарную игру, я не имел права — я виноват!.. Я врал тебе, уверяя, что умею жить! Ни черта я не умею. Любой олух живет лучше меня, потому что не рыпается. Я сапожник без сапог! Я сраный теоретик, который на практике прогорел…
Никогда раньше Вранцов не видел Везенина таким. Даже и не предполагал, что он может быть таким. Лицо бледное, искаженное, губы серые, глаза дико блуждали. Редкие здесь прохожие замедляли шаг, оглядывались на них, не понимая, что происходит, и скорее всего принимая его за пьяного. Только машины мчались не останавливаясь, обдавая веером грязных брызг.
— Коля, остановись! — вцепившись в его рукава, умоляла Глаша. — У тебя же припадок может быть. Успокойся, ради бога!.. Ну, хорошо, давай уедем. Все вместе уедем. Мы тоже с тобой…
— Ни за что! — закричал Везении. — Ни за что. Я уеду один. Я останусь один. Мне нельзя жить с вами!..
— Никуда ты не уедешь! — крикнула Глаша. — Не сходи с ума!
— Уеду!
— Не уедешь!
— Эврика! — вдруг хлопнул себя по лбу Везенин. — И вправду, зачем уезжать? Не надо уезжать… От себя ведь не уедешь, верно?.. Есть лучший, есть замечательный выход. Надо стать другим, нужно перестроиться, перекраситься, переродиться — из белой вороны нужно стать обыкновенной, серенькой, как все. А что? Я смогу!.. Не все ли равно, где жить? Надо п о- д р у г о м у жить, п о — п р о с т о м у. Нормальненько жить, как все. Эврика! — возбужденно повторял он. — Это же элементарно. Бросить все — и дело с концом… Как просто!.. Да господи, сейчас прямо и начать…