Cozy. Искусство всегда и везде чувствовать себя уютно
Шрифт:
Карандаши, как правило, сделаны из дерева – теплого материала, приятного на ощупь или даже на зуб. Грызли ли вы когда-нибудь карандаши или сдерживались? На некоторых карандашах значится название компании, эдакое робкое проявление корпоративной гордости. Можно наточить карандаш до нужной остроты при помощи всевозможных инструментов – маленьких карманных или тяжелых электрических, со специальной ручкой, которую нужно крутить, пока карандаш не заточится как следует.
Существует множество марок и широкая шкала твердости, что позволяет подобрать карандаш на любой вкус, – ведь все они разные, как и люди. Иногда кажется, будто бы знаешь человека, но задавались ли вы вопросом, какие карандаши им нравятся? Вопрос как будто бы прост, но ответив на него, можно многое понять о человеке.
Моя соседка сверху так ненавидит карандаши без ластиков на конце, что едва только такой карандаш попадается ей на глаза, она немедленно исправляет это досадное недоразумение, приделывая к нему запасной ластик, которые в ее доме не переводятся. Карандаши бывают всех цветов радуги. Можно заложить
И хотя для меня карандаши – часть повседневной жизни (у нас в квартире, кажется, живет сотня карандашей самой разной длины и остроты), у многих, даже в наш компьютерный век, они ассоциируются с далеким детством и школьными годами.
Наследие
Самый очевидный способ лучше узнать себя – это изучить свою историю, историю своего народа, семьи. Это не самая простая задача, ведь в прошлом у каждого из нас есть тайны, боль, потери, к которым не хочется возвращаться. Порой эта паутина настолько запутана, что мы не можем с уверенностью сказать, где в ней наше место. Это действительно сложно, но позвольте пояснить на примере фасоли. Четкое осознание того, откуда происходит та или иная вещь – как фасолинка – внушает ощущение уюта. На фермерском рынке, что на Девяносто седьмой улице Нью-Йорка, есть один продавец – он продает фасоль, которую в их семье выращивают уже несколько поколений. Фасоль эта упакована в пакетики, уложенные в широкие плетеные корзинки. Она того же цвета, что и масти коров: светло-бурая, багровая, клюквенно-красная, желтовато-коричневая и белая в черную крапинку. Чтобы набрать фасоли одного цвета, придется снять перчатку и покопаться в корзине. А пока вы отбираете клюквенно-красные фасолинки, фермер, стоя у края стола, с гордостью рассказывает их историю. «Только посмотрите, какие замечательные отметины на огненной фасоли! В этом году она удалась на славу. А вы знали, что есть свидетельство о том, что их выращивали еще в XVIII веке?» Признавая происхождение какой-либо вещи, вы повышаете и ее значение, и ценность того, что делаете, используя эту вещь. И вот вы уже замачиваете не какую-нибудь там фасоль, а фасоль с богатой родословной. Быть может, ее предков ел сам Альмансо Уайлдер из «Маленького фермера» [1] на своей ферме близ Нью-Йорка (в «Маленьком фермере» постоянно говорят о фасоли).
1
Farmer Boy – классическая детская книга американской писательницы Лоры Инглз Уайлдер.
Четкое осознание того, откуда происходит та или иная вещь, внушает ощущение уюта.
Узнавая историю, мы встраиваем самих себя в коллективное прошлое, становимся его частью. История помогает нам установить контакт с местами и людьми, с которыми, как казалось, нас ничто не связывало. Иногда чем дальше вглубь поколений мы уходим, тем ближе подбираемся к собственной сути. Это как в музее: есть что-то успокаивающее даже в самых тяжелых произведениях – таких, как «Герника» Пикассо, – что помогает нам лучше понять универсальный коллективный опыт. И пусть мы не понимаем иконографию на древнем артефакте, привезенном из Ирака, или на средневековом гобелене, или на полотне Сезанна, но мы интуитивно чувствуем заложенные в них общечеловеческие символы. Я бы сказала, понимание идеи, заключенной в произведении искусства, успокаивает и вселяет ощущение уюта, но иногда, как говорил мой бывший муж, наставляя детей перед посещением музея, полезно и просто созерцать.
Видели ли вы когда-нибудь шоу «23andMe», где люди, которых усыновили, встречались со своими настоящими семьями? Это невероятно трогательно, и нужно быть роботом, чтобы не разрыдаться, когда видишь первую встречу двух сестер, которые никогда прежде не встречались, или людей с одним общим родителем, которые сравнивают ладони друг друга, пытаясь отыскать следы родства. Участники шоу рассказывают, что испытывают ощущение наконец открывшегося знания, как будто бы кусочек мозаики встал на свое место.
Один мой друг, усыновивший ребенка, сказал как-то, что приемным детям нравится слушать истории о том, как их приняли в семью. Разумеется, сама мысль о том, почему ты не можешь жить с человеком, который тебя выносил, содержит в себе порцию боли. Легко принимать знание как само собой разумеющееся, но, наверное, лучше так не делать, ведь знание несет с собой успокоение. По его словам, «когда узнаешь, как зародилась связь и как семья стала семьей, это дарит некое космическое ощущение уюта». Он сохранил даже посадочные талоны от билетов на самолет, в котором они впервые летели вместе, чтобы теперь его ребенок мог увидеть их, потрогать, почувствовать ту самую связь.
Я всегда испытывала сомнения при мысли о том, чтобы пройти генетический тест. Насколько знаю, мои предки происходят из Шотландии и Англии. Кто-то из них приехал сюда, когда эта страна только зарождалась, и не исключено, что среди них были и пилигримы. Однажды на канале PBS шло шоу «Колониальный дом» – и я смотрела его, затаив дыхание, как другие смотрят «Голос» или «Игру престолов». Для меня квинтэссенция уюта на скалистой
2
Тартан (англ. tartan) – особая клетчатая ткань, из которой в Шотландии делают килты.
В конце концов я прошла-таки генетический тест, и выяснилось, что во мне довольно много скандинавской крови. С этим знанием, дрожа от волнения, я отправилась к отцу. Полагаю, он весьма гордился, считая себя чистокровным шотландцем, но в то же время я знала, что ему интересно было бы узнать любые подробности о своем происхождении.
– Ты что, никогда не слышала о викингах? – спросил он, ничуть не удивленный новостью. – О завоевании?
Я понимаю, что поиски истины порой вселяют страх – ведь неведение дарит некое блаженство. Но так ли это? Если принять за аксиому, что поиск себя приближает нас к обретению внутреннего уюта, тогда то, что вы выясните, – что бы это ни было, – поможет вам, ведь в результате вы доберетесь до самых потаенных уголков своей личности. Не бойтесь докопаться до сути!
Неважно, выросли вы с биологическими или приемными родителями, дядей и тетей, дедушкой и бабушкой, в детском доме, или же вас воспитали звери в джунглях, как Маугли, – то, что произошло с вами в процессе взросления, лучше всего определяет вашу личность. Мне больно об этом писать, поскольку я не всегда достойно справляюсь с ролью родителя. Но даже ошибки, совершаемые нашими родителями или нами самими по отношению к своим детям, могут стать источником уюта.
Должно быть, кому-то нелегко читать подобное, поскольку семейная жизнь состоит из нелегких ситуаций, которые могут начисто лишить ощущения уюта. В этом нет ничего страшного. Только вы знаете, что и как можно исправить. Нам могут не нравиться наши родственники, но мы все равно должны постараться повернуть ситуацию в свою пользу. Было бы неправильно пренебрегать родственными узами, даже если в этой сфере все сложно. Я испытываю трудности в обучении, и именно борьба с препятствиями, которые чинил мне мой мозг, помогла в конечном итоге найти опору и обеспечить себе нормальную жизнь. Очень часто, особенно в десятом классе, я попросту не могла делать уроки. Казалось, будто бы задания были написаны на другом языке, и в какой-то момент мне стало стыдно от того, что я все время обращалась за помощью. В итоге я перестала это делать. Осознание того, что я не в состоянии справиться с задачами, которые легко давались моим сверстникам, было невероятно унизительным. К тому же мне часто было ужасно одиноко. Иногда казалось, что единственный выход – лечь на пол, и я часто ложилась там, где придется. Теперь, вспоминая об этом, я думаю, что, наверное, моя мама, видя меня на полу, испытывала огромное огорчение. Мы не знали, что делать, поэтому кричали и плакали, и в конце концов преодолели этот период, хотя у каждой остались на сердце шрамы. Спустя много лет я воспринимаю деревянный пол, согретый солнечными лучами, как убежище от того, что меня пугает. Столкнувшись с чем-то, что мне не под силу, я нахожу утешение на полу.
Хотите верьте, хотите – нет, но у моего сына тоже проблемы с обучением. Думаете, собственный опыт сделал меня суперродителем? Как бы не так. Когда у него возникают трудности, я просто не понимаю, что делать. Беспокойство во мне сильнее эмпатии, оно мешает видеть картинку целиком. То, чего боялась мама в период моего взросления, теперь боюсь и я. И тревога, вызванная чувством, что сын просто не в состоянии с чем-то справиться, сильнее меня. Я виню себя за то, что причиняю ему эти страдания, и за то, что не сочувствую ему в должной мере, хотя, казалось бы, именно я должна понимать его, как никто другой. Где же он находит утешение, когда я не могу ему помочь? Может быть, в прикосновении к шерстяному берберскому ковру у себя в спальне? Или в гуле сушильной машинки, доносящемся до него, когда он занят уроками? Или в игрушке йо-йо, которую он постоянно крутит в руках, когда не может прочесть очередную страницу? Я не знаю. Но, надеюсь, он научится находить его в простых мелочах в те моменты, когда я не могу ему помочь.