Cталин после войны. 1945 -1953 годы

Мартиросян Арсен Беникович

В-третьих, в том, что описал Симонов, - весь Сталин. Доскональное знание предмета обсуждения и неподдельно искренняя забота о простом человеке, тем более народном герое былых сражений.

Кстати говоря, вопрос о премиях целесообразно продолжить, по-прежнему опираясь на зарисовки К.М. Симонова. Относящаяся к 31 марта 1948 г. запись в дневнике К.М. Симонова очень характерна, прежде всего тем, что показывает и предельное внимание Сталина к вопросам литературы и искусства, и его сталинское стремление оказывать максимальную поддержку положительно

отличившимся представителям литературы и искусства…

Итак, вновь цитируем: «К Сталину в этот раз были вызваны Фадеев и редакторы толстых журналов - Панферов, Вишневский, я и Друзин. В ходе обсуждения выдвинутых на премии вещей Сталин заговорил о гом, что количество премий - элемент формальный и если появилось достойных премий произведений больше, чем установлено премий, то можно число премий и увеличить. Это и было тут же практически сделано, в гом числе за счет введения не существовавших ранее премий третьей степени.

Свою мысль о том, что формальные соображения не должны быть решающими, Сталин несколько раз повторял и потом, в ходе заседания, и вообще в том, как он вел обсуждение, совершенно ясно проявилась тенденция - расширить и круг обсуждавшихся произведений, и круг обсуждаемых авторов, и если окажется достаточное количество заслуживающих внимания вещей, то премировать их пошире. Думаю, что, наверное, в связи с расширением этого круга и были впервые на такое заседание вызваны редакторы всех толстых журналов.

При обсуждении ряда вещей Сталин высказывал свои соображения, имеющие для нас общелитературное значение. Когда обсуждали "Бурю" Эренбурга, один из присутствовавших (докладывавший от комиссии ЦК по премиям в области литературы и искусства Д.Т. Шепилов.
– К. С), объясняя, почему комиссия предложила изменить решение Комитета и дать роману премию не первой, а второй степени, стал говорить о недостатках "Бури", считая главным недостатком книги то, что французы изображены в ней лучше русских. Сталин возразил:

–  А разве это так? Разве французы изображены в романе лучше русских? Верно ли?

Тут он остановился, ожидая, когда выскажутся другие присутствовавшие на заседании. Мнения говоривших, расходясь друг с другом в других пунктах, в большинстве случаев совпали в том, что русские выведены в романе сильно и что, когда изображается заграница, Франция, то там показаны и любовь французских партизан и коммунистов к Советскому Союзу, показана и роль побед Советского Союза и в сознании этих людей, и в их работе, а также в образе Медведя показана активная роль русских советских людей, попавших в условия борьбы с фашистами в рядах французского Сопротивления. Подождав, пока все выскажутся, Сталин, в общем, поддержал эти соображения, сказав:

–  Нет, по-моему, тоже неверно было бы сказать,

что французы изображены в романе Эренбурга силь

нее русских, - потом, помолчав, задумчиво доба

вил: - Может быть, Эренбург лучше знает Францию,

это может быть. У него, конечно, есть недостатки, он

пишет неровно, иногда торопится, но "Буря" -

боль

шая вещь. А люди, что ж, люди у него показаны сред

ние. Есть писатели, которые не показывают больших

людей, показывают средних, рядовых людей. К таким

писателям принадлежит Эренбург.
– Сталин помол

чал и снова добавил: - У него хорошо показано в ро

мане, как люди с недостатками, люди мелкие, порой

даже дурные люди в ходе войны нашли себя, измени

лись, стали другими. И хорошо, что это показано.

В связи с Эренбургом заговорив о писателях, изображающих рядовых людей, Сталин вспомнил Горького. Вспомнил его вообще и роман "Мать" в частности:

–  Вот "Мать" Горького. В ней не изображено ни

одного крупного человека, все - рядовые люди.

Еще более подробный разговор, чем о "Буре", возник, когда стали обсуждать роман Веры Пановой "Кру-жилиха". Фадеев, объясняя причины, по которым на Комитете по Сталинским премиям отвели этот первоначально выдвинутый на премию роман, стал говорить о присущем автору объективизме в изображении действующих лиц и о том, что этот объективизм подвергался критике в печати.

Вишневский, защищая роман, долго говорил, что критика просто-напросто набросилась на эту вещь, только и делали, что ругали ее.

–  По-моему, и хвалили!
– возразил Сталин.
–

Я читал и положительные статьи.

[(Скажу в скобках, что по всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял

совершенно потрясшую меня осведомленность.) - Прошу обратить особое внимание на эти слова Симонова. Они суть свидетельства того, что Сталин прекрасно разбирался в вопросах литературы. – А. М.]

–  Что это - плохо?
– возразив Вишневскому,

спросил Сталин у Фадеева.
– Объективистский под

ход?

Фадеев сказал, что объективистский подход, по его мнению, это безусловно плохо.

–  А, скажите, - спросил Сталин, - вот "Городок

Окуров", как вы его оцениваете?

Фадеев сказал, что в "Городке Окурове" за всем происходящим там стоит Горький с его субъективными взглядами. И, в общем-то, ясно, кому он отдает свои симпатии и кому - свои антипатии.

–  Но, - добавил Фадеев, - мне лично кажется, что в этой вещи слишком многое изображено слишком черными красками и авторская тенденция Горького, его субъективный взгляд не везде достаточно прощупываются.

–  Ну, а в "Деле Артамоновых" как? На чьей стороне там Горький? Ясно вам?

Фадеев сказал, что ему ясно, на чьей стороне там Горький. Сталин немножко развел в стороны руки, усмехнулся и полувопросил, обращаясь и ко всем, и ни к кому в особенности:

–  Ясно?
– и перед тем, как вернуться к обсужде

нию "Кружилихи", сделал руками неопределенно на

смешливый жест, который, как мне показалось, озна

чал: "А мне, например, не так уж ясно, на чьей стороне

Горький в "Деле Артамоновых"".