Цугцванг
Шрифт:
— Он приехал в Москву, чтобы вам отомстить, да?
— Совершенно верно, дорогая. Он думал, что это я убил его сыночка, когда вскрыл все его махинации. Кстати, спасибо. Благодаря тебе я стал еще богаче…
— Не благодарите.
Раздается тихий смех, Властелин глушит еще немного кофе, при этом разглядывая меня из под опущенных ресниц, а когда опускает чашку, выдает так…спокойно. Как само собой разумеющееся…
— Если бы он серьезно навредил моему сыну, или, не дай Бог, убил его, я нашел бы твоего друга даже в аду, и заставил бы тебя смотреть, как потрошу его своим огромным,
Помню, как говорила тоже самое, и по спине бегут мурашки.
«Он совершенно точно играет со мной, ну а я…что я? Я совершенно точно в проигрышной ситуации…»
— Тебе крупно повезло, что Макс отделался легким, ножевым ранением, дорогая.
— Я здесь не при чем…
— Как же? Разве не из-за тебя он несся со скоростью в двести километров в час от усадьбы моей жены? Полагаю, что да, а судя по разбитому лицу моего горячо любимого партнера, он пытался тебя изнасиловать?
Ужасное слово режет, и я опускаю глаза в пол, но подтверждаю тихо.
— Да.
— А говоришь, что не при чем?
«Если он знал обо мне еще с того момента, или хотя бы подозревал, то мог следить…Тогда…»
— Вы знали обо мне…с момента смерти Ревцова?
— Догадывался. На аукционе, стоило мне вас увидеть, догадки подтвердились. Ваша связь слишком очевидна, дорогая…
«Твою мать…» — шумно выдыхаю, прикрыв глаза, — «Марина хотела не перенаправить внимание Макса. Она хотела прикрыть тылы…Их папаша, скорее всего, копал под него, и чтобы не спалить их план — она спалила наши отношения…»
— Максу некуда было деваться. Я знаю, как выбить из своего сына признание — достаточно лишь его спровоцировать на эмоции. Он все мне рассказал. Про спор включительно. Мне жаль.
«А он подтвердил…Макс выбрал меня подставить, нежели их цели…»
Пока я дохожу до осознания всего «глобального», Властелин отставляет чашку и встает. Идет по комнате. Его холодная, спокойная «как бы отрешенность» — плохой знак. Я то помню, как точно с таким же видом он ходил в доме, а потом внезапно напал, как бешенный питон. Не хочу стать его мышкой, поэтому стоит ему отвернуться ради изучения картины, я хватаю со столика рядом с собой декоративный нож для вскрытия писем.
— Тебе не понадобится ничего острого, — с явной улыбкой тянет, не поворачиваясь, — Я же сказал, что не трону. Насилие не моя история.
— Смешно.
— Сексуальное насилие, — уточняет, а потом легко жмет плечами, переходя к следующей картине и ближе ко мне, — Мне всегда нравится, когда женщина сама хочет меня. Стонет. Просит о большем…
— Замолчите!
— Я просто объясняю…
— Мне неинтересно это слушать! — чеканю, подаваясь вперед, — Я никогда не лягу с вами в одну постель. Скорее сдохну, чем…
— Ты подожди кидаться громкими словами, — перебивает напротив мягко, — Вполне возможно в конце нашей беседы, ты изменишь свое решение.
«Вот зачем он здесь! Серьезно, твою мать?! Больной ублюдок!»
— С чего вдруг?!
Молчит пару мгновений, потом поворачивается. Козел успел преодолеть достаточное расстояние,
«Кажется у этой суки в рукаве припрятан козырной туз…» — думаю, а он пожимает плечами, как бы невзначай.
— Как считал Жозеф Бедье: «Чем сильнее женщина любит, тем ужаснее она мстит.» [23]
— Не понимаю.
— Да-да. Не понимаешь о чем я говорю, это сегодня звучало, поэтому спрошу прямо, чтобы избежать долгих игр в кошки-мышки. Ты же любишь моего сына, так?
Молчу, гордо вздернув подбородок, Александровский усмехается в ответ.
23
Жозеф Бедье «Тристан и Изольда»
— А он тебя?
— Да.
Вранье чистой воды. Макс мне этого так и не сказал, но я вру, чтобы не ударить в грязь лицом — так мне кажется правильно, но это далеко не так. Петр Геннадьевич с легкостью считывает ложь и смеется.
— Брось, Амелия, не надо. Я прекрасно вижу, когда люди мне врут — это специфика моей работы. Или хочешь сказать, что я ошибаюсь? Макс тебе это говорил?
Снова молчу, но уже с менее гордым видом. Сдуваюсь как-то, зябко ежусь, потому что боюсь. Мое сердце бьется в быстром ритме канкана, а руки холодеют на кончиках пальцев, что подрагивают сами собой. Я знаю, что все это дерьмо кончится для меня очень…очень! плохо. Александровский лишь дарит уверенность в этом, кивая.
— Так я и думал. Он не скажет этих слов, потому что мать приучила его относиться к подобным признаниям со всей ответственностью, на которую он только способен.
— Он говорил, что влюблен… — зачем-то мямлю глупое оправдание, в ответ сжимаясь сильнее от жестокого, холодного смешка.
— Влюблен…это разве чувство? Так, лишь иллюзия или красивое прикрытие для простого «я тебя хочу».
— Думаете, что наговорив мне гадостей, заставите меня желать ему зла?
Александровский снова смеется, но отвечать не спешит. Он осматривает стены медленно, придирчиво, и я даже вздрагиваю, когда резко опускает свои холодные глаза на мое существо.
— Но попробовать то всегда можно.
— Вы…
— Ответь мне на один вопрос. Как ты думаешь…ты первая девственница, на которую он поспорил?
Фраза, которую я собиралась сказать, застревает в горле, а я ловлю ступор похлеще предыдущего. По правде говоря такое мне и в голову не приходило, и, конечно же, Александровский считывает мое состоянии, правильно его трактуя.
«Да. Я думала, что была единственной…»
— О, наивная, маленькая девочка…Это далеко не так. Макс всегда был сложным ребенком, а потом стал не менее сложным подростком. В его биографии очень много темных «дыр», и такие споры для него, увы, скорее обыденность. Если тебе интересно, ты пятая девушка. И это только то число, которое знаю я…сколько их было в действительности? Известно лишь ему. Поинтересуйся…