Цугцванг

Тес Ария

Странно, они оба ведут себя как-то странно. Идем быстро, я еле успеваю, наследники вдруг стали серьезными, оглядываются. Я хмурюсь, разглядывая спины, но молчу — вряд ли меня поставят в известность, я ведь никто, и мнение мое ничего не стоит, как в прочем я сама.

Об этом мне не дают забыть ни на секунду.

Максимилиан кидает сумку в багажник большого, черного джипа, потом разворачивает меня к себе спиной, а потом…мне ко рту придавливается чуть влажная тряпка со сладковатым, резким и неприятным запахом. До меня доходит не сразу, но когда я понимаю, что это скорее всего хлороформ,

которым меня пытаются усыпить, становится просто панически страшно, и я начинаю вырываться. Ну как? Трепыхаться в сильных руках сильного мужчины, для которого я — котенок, не способный причинить больше вреда, чем подранный диван.

Сознание ускользает. Я пытаюсь изо всех сил бороться, держаться за него, но ничего не получается — темнота.

Макс

Она достаточно быстро прекращает всякую борьбу и повисает на моих руках, и я спокойно укладываю ее на заднее сидение. Когда Амелия спит, я забываю, на что на самом деле способна эта девчонка и какая адская смесь кроется за этим милым личиком. Смотрю на нее пару мгновений, и мне становится стыдно. Может быть и можно было поступить иначе?

«Нет, нельзя. Она взбалмошная идиотка, чье поведение я никак не могу просчитать. Это слишком опасно…»

Накрываю ее пледом. Мне не нравится даже мысль, что Лекс снова будет на нее пялиться, и так бесит мое же любопытство.

«Надо было выбрать другое платье, а еще лучше джинсы! Хотел посмотреть на нее?! Наслаждайся, твою мать…»

А брат не дает мне поблажек. Мне не нравится, как он на нее смотрит, и он это знает, но все равно делает. Провоцирует. Смотрю на столб дыма со стороны водителя, и прекрасно это понимаю, но только цыкаю и сажусь на пассажирское место. Бросаю:

— Поехали уже, по дороге покуришь.

— А можно открыть окно? — «невинно» протягивает и хлопает глазками, — Принцесса не замерзнет?

— Садись.

Цежу сквозь зубы и раздуваю ноздри, но Лекс меня не боится и никогда не боялся. Он усмехается, залезает в свой любимый гелик, пристёгивается. Этот святоша никогда не ездит без ремня, даже в восемнадцать таким не баловался и всем вокруг запрещал.

«Чертов любитель правил…» — усмехаюсь сам, положа руку на раму двери, смотрю в окно, машина трогается.

До выезда из парковки мы едем в тишине, но каждый думает об одном и том же. Мне ни к чему спрашивать, ему тоже — мы оба это знаем.

— Твой сраный гелик — говно, — фыркаю, но сам пристально вглядываюсь в окружающую обстановку, на что получаю такой же «фырк».

— Заткнись.

Алекс делает тоже самое, что и я. Увидь нас кто со стороны, и не понял бы, но мы напряжены до предела. Болтовня лишь повод отвлечься…

— Мы на нем не уедем, если что-то случится.

— Это ты не уедешь.

— На моей было бы лучше.

— Но ты на моей, так что закрой рот, будь любезен.

«Повод» не работает, а разговор не клеится. Вообще это странно для нас: мы с Лексом пусть и не родные братья, но с ним мне проще, чем с Мишей. Он меня хорошо понимает,

и, не смотря на то, что мы достаточно разные, с ним я могу говорить долго, буквально до утра. Я даже не знаю в какой момент это случилось, что мы так сблизились, потому что когда-то давно друг друга ненавидели. Сейчас я с уверенностью могу назвать его своим лучшим другом. Он меня. Я знаю, что он не притворяется и не юлит, вижу, когда он это делает. Для меня Лекс — прозрачен, а я прозрачен для него, поэтому я не удивлен, что когда ситуация немного полегчала, и мы выехали из города, тема заходит о ней.

— Что тебе сказал Илья?

— Анемия, потому что она нихера не жрет.

— Похудела…

— А ты все подметил, я смотрю?

— Ну я же не слепой, — слегка улыбается, а потом смотрит в зеркало заднего вида и хмурит брови, — Может и не надо было так жестко? Хлороформ и все такое…

— Она дура. Надо.

— Бесишься?

— Она меня бесит, так что да.

— Ну и я немного, м?

— Нет.

— О, правда? — усмехается, бросает короткий взгляд, от которого внутри меня разгорается пожар.

Знаю я какие приемы пойдут в ход еще раньше, чем они действительно начинают идти. Меня нисколько не удивляет его следующая реплика…

— Она очень красивая. Знаешь, я тебя даже не могу осудить: она действительно красивая, к тому же умная, веселая, верная, что так важно…И черт, какие у нее классный сиськи…

— ЗАТКНИСЬ!

Что и требовалось доказать — вот что читается в самодовольной ухмылке Лекса, а я себя убить готов. Ну вот вроде знал, собирал себя в кулак, готовился и думал, что готов услышать такое, а вон оно как оказалось. Каждое слово о ней приводит к маленькому землетрясению, пока не выливается в цунами. Я чувствую, что внутри меня десятибалльный ураган. Чертова Катрина…

— Успокойся.

— На кой хер ты это делаешь? — резко смотрю на его профиль, а тот, как обычно спокойный, как танк, жмет плечами.

— Хочу понять насколько сильно ты на ней завис.

Отворачиваюсь к окну, потому что не хочу, чтобы он знал ответ на этот вопрос. Я сам не уверен, но отрицать не буду: завис очень серьезно. Если бы в меня выстрелил кто-нибудь другой, его бы сожрали волки в лесу, куда бы я этого «кого-то» вывез. Возможно к расплате приложила бы руку моя старшая сестрица — та точно также скора на расправу. Но я уж точно не стал бы этого «кого-то» защищать, даже более того: я не дал бы ему времени на исполнения того, что так для него важно.

Для нее был важен дебильный концерт в ее шаражке. Конечно я знал, где она. Я узнал где она, в тот же вечер. Прямо на столе Ильи, еще одного моего близкого друга, врача из династии врачей, кому принадлежит клиника, в которую мы ездили. Дал ей время, решил, что пока трогать ее нельзя, чтобы не нервничала перед выступлением. Его я стараюсь не вспоминать, но когда закрываю глаза, каждый раз оно нахально вмешивается в мою реальность. Слишком трогательное, слишком…болезненное. Моя вина. Это я сделал ей больно, знаю, поэтому снова простил ей произошедшее на набережной. Черт, даже если бы она еще раз в меня выстрелила — я бы ее простил и защищал бы ото всех своих родственников также бескомпромиссно, как в первый раз.