Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II
Шрифт:
И главное: откуда он все-таки данные брал? У него что, сверхвидение было, что ли? Ведь по всем разумным основаниям такого просто не могло быть. Никак!
Рапорта и донесения. Вопросы и ответы
Между тем ответ на главную загадку Цусимы давно существует, и ответ практически исчерпывающий. Ответ этот имеет форму рапортов и донесений, а в дополнение к ним — вопросов и ответов.
Рапортов и донесений о Цусимском бое Командующего 2-й эскадрой, которые еще в 1907 году председатель Лиги Возрождения флота генерал по Адмиралтейству Николай Николаевич Беклемишев считал наиболее заслуживающими внимания материалами об этом бое.
Вопросов, заданных
Никому почему-то не приходит в голову, что адмиралу Рожественскому повезло в отечественной историографии куда меньше, чем, скажем, адмиралу Колчаку. О последнем имеется «собственноусто» надиктованная «автобиография» на нескольких сотнях машинописных страниц, известная под названием «Протоколы допроса адмирала Колчака». Самые, может быть, уникальные протоколы допроса в мире, поскольку касаются и детства, и юности допрашиваемого, участия его в полярных экспедициях, защите Порт-Артура и многого другого вплоть до печальных событий его последних лет и дней.
Все же, видно, в большом авторитете был адмирал Колчак у допрашивающих, что вежливенько задавали вопросы и с похвальной тщательностью записывали ответы.
Верность адмирала Колчака
Следует сказать, что буквально перед сдачей этой книги в издательство у меня возникли сильные сомнения в этой самой тщательности. Дело в том, что из «Протоколов» следует, что Колчак как-то слишком легко отрекся от своих монархических убеждений, которые, по его же протокольным словам, он имел до Февраля 1917 года. Да, он единственный из командующих фронтами, не давший Государю телеграмму с просьбой, равной требованию, об отречении. Скажем, Командующий Балтфлотом адмирал Непенин, на верность которого очень рассчитывал Государь, такую телеграмму подписал. За что почти сразу и был убит оставшимися без Царя, в том числе в голове, матросами.
Да, и еще я, не помню точно где, видел данные, что 2 или 3 марта, то есть в те самые дни Февральской Цусимы, когда уже все стало разваливаться, адмирал издал приказ, где призывал всех к верности Престол-Отечеству и требовал не поддаваться провокационным слухам.
Но в остальном, если верить «Протоколам», он с легкостью признал и переворот, и Временное правительство. Тем более что присягу этому малопочтенному правительству Колчак действительно дал в отличие, скажем, от графа Келлера.
Такое поведение адмирала уважения ему не прибавляло, особенно с учетом того, что именно Государю Колчак был обязан не только своим стремительным взлетом в самые молодые Комфлоты Российской Империи, но и просто жизнью.
Царь и адмирал
Адмирал Бубнов, бывший мичман с «Орла» в Цусиме, а во время Великой войны представитель флота в Царской Ставке, типичный февралист, в своих мемуарах рассказывает.
После неразъясненного взрыва «Императрицы Марии», в котором Колчак совершенно безосновательно обвинил себя [227] , адмирал впал в глубокую депрессию.
227
Адмирал прибыл на линкор через несколько минут после взрыва, лично руководил тушением пожара и спасательными работами. А когда стало ясно, что спасти корабль не удастся, приказал команде садиться на шлюпки, не допустив ни одной лишней жертвы, кроме погибших при взрыве. Для сравнения: при взрыве линкора «Новороссийск» в той же Севастопольской гавани в 1956 году на борт линкора собрались чуть не 10 адмиралов, несколько часов орали и размахивали руками, а в результате утопили 600 человек команды в 100 метрах от берега. Что характерно, наказали почему-то за это ни в чем не повинного благороднейшего и талантливейшего Николая Герасимовича Кузнецова, лежавшего в этот момент в госпитале в тяжелом состоянии. Так что Колчак
«Он замкнулся в себе, перестал есть, ни с кем не говорил, так что окружающие стали опасаться за его рассудок. Об этом начальник его штаба немедленно сообщил по прямому проводу в Ставку.
Узнав об этом, Государь приказал мне тотчас же отправиться в Севастополь и передать А.В. Колчаку, что он никакой вины за ним в гибели “Императрицы Марии” не видит, относится к нему с неизменным благоволением и повелевает ему спокойно продолжать свое командование.
Прибыв в Севастополь, я застал в штабе подавленное настроение и тревогу за состояние адмирала, которое теперь стало выражаться в крайнем раздражении и гневе.
Хотя я и был по прежним нашим отношениям довольно близок к А.В. Колчаку, но, признаюсь, не без опасения пошел в его адмиральское помещение.
Однако переданные мною ему милостивые слова Государя возымели на него чрезвычайно благотворное действие, и после продолжительной дружеской беседы он совсем пришел в себя, так что в дальнейшем все вошло в свою колею и командование флотом пошло своим нормальным ходом»{225}.
И вот после такого ответы на допросе типа: с Государем лично не знаком. Всегда был за Думу и контроль общественности. Присягу Временному правительству дал в числе первых и т.п.
Как же так, брат? Ведь это не просто неблагородно и неблагодарно.
И самое главное — мало сочетается со всем остальным психологическим портретом Колчака, в котором, кстати, много наблюдается похожего на таковой Государя, особенно в самые трагические минуты их биографий. Как, скажем, Государь не пожелал, чтобы спасали верные части его лично, рискуя ввергнуть страну в гражданскую войну [228] , так и адмирал, когда 4 января 1920 года передал звание Верховного Деникину, своим приказом распустил свой конвой, всю охрану, адъютантов и весь свой штаб, объяснив это решение необходимостью всем до последнего воина пребывать там, где каждый защитник Родины на счету {226} : на фронте борьбы с оккупационным режимом III Интернационала.
228
Сейчас не обсуждается верность или хотя бы правильность такого решения.
При адмирале было 1500 готовых на все бойцов. Бригада морских стрелков контр-адмирала Юрия Старка, лично преданных, как и их командир [229] , своему вождю, также готова была оказать сопротивление не только внешнему врагу — большевикам, но и внутреннему — чехословацкому легиону. Нет ни малейших сомнений, что даже тысяча отборных морпехов, как нож сквозь масло, прошла бы через много о себе возомнивший чешский сброд генерала Сырового и поддерживающих его союзничков, типа Жанена с присными. И адмирала бы спасли, и сами бы до Владивостока, или куда следовало бы, дошли. И большая польза, быть может, Белому делу могла выйти. Так ведь нет. Сам адмирал и запретил: лишнее-де кровопролитие. Прямо калька с Февраля.
229
Автор своими глазами видел соответствующие рукописные записки адмирала Старка и говорил об этих событиях с сыном адмирала протоиереем о. Борисом Старком.
В общем, странное, двойственное впечатление осталось у меня от «Протоколов», как прочел их первый раз в середине 1970-х. И вместе с тем ощущение очень симпатичной личности самого Колчака. Не рядом как-то все. Оказалось, по счастью, нет никакой двойственности. Вот что стало мне известно, условно говоря, вчера.
Николай Дмитриевич Тальберг, человек, заслуживающий однозначного доверия своей не раз доказанной преданностью русской православной монархии, в 1967 году написал об адмирале Колчаке такие строки.