Цвет алый
Шрифт:
Подкравшись к спальне миссис Хадсон, он услышал, как старушка всхлипывает, а мисс Марпл ее успокаивает.
– Дорогая Джейн, я уже не чувствую себя здесь хозяйкой дома. Я – настоящая мученица! Мало того, что второй этаж моего дома в любое время подвергается нашествию каких-то странных и зачастую малоприятных личностей, но и сам Холмс своей – мягко говоря – эксцентричностью и безалаберностью постоянно испытывает мое терпение, которое небезгранично. Его чрезвычайная неаккуратность, привычка музицировать в самые неподходящие часы суток, иногда стрельба из револьвера
Тут миссис Хадсон прервала длиннющую тираду и шепотом добавила:
– Но, с другой стороны, платит он по-царски. Только поэтому я и терплю… Ну что я все о себе да о себе?! Как жизнь в Сэнт-Мэри-Миде? Как твой дорогой племянник Раймонд? Не забывает тебя? Что он пишет? Сколько книг издал в США?..
Дальше Холмс слушать не стал. Он вернулся в свою комнату и сказал Ватсону:
– Ваш покорный слуга – притча во языцех!
Трое Толстых и прочие рассказики о писателях
Однажды Толстой проигрался в пух и прах…
А тут Гоголь проходил мимо гоголем вместе с Достоевским.
И говорит:
– Пушкин, Федор Михалыч, не поверите, – это наше…
Толстой цап-цап по карманам – пусто!
– Все! – сказал Лев Николаич.
А Гоголь Достоевскому сказал:
– Даже Толстой согласен, что Пушкин – наше все!
– Как все? – недоумевал ФМ.
– Все, больше не буду играть на деньги! – сказал Толстой.
– Не зарекайся, старый, – сказал Гоголь и стал пересказывать Достоевскому рассказ Толстого про баню…
Все!
Достоевский проигрался однажды в пух и прах. До нижнего, пардон, белья. Жена его, стеная слезно, пошла на прием к Путину с Медведевым.
– Как же вы допускате, отцы-государи, чтобы пагубная страсть вконец сгубила гениального писателя!
– Какого? Александра Исаевича мы вроде бы, не обидели – сказал Путин.
– Да не Соженицын, а Достоевский! – сказала бедная женщина. – Я имею честь быть женой Федора Михайловича.
– Ааааа! – в один голос сказали Путин и Медведев. И издали указ о запрещении игорного бизнеса в России, окромя дозволенных зон, до которых добраться у Достоевского не было возможности.
Так Пугин с Медведевым спасли Достоевского и Россию от заразы лудомании.
«Есть счастливые семьи, но некоторые счастливее семейных…» – написал Лев Николаевич, но строгий внутренний цензор Толстого, его ум, честь и совесть Софья Андреевна что-то пробурчала про соль на раны, сор из избы и исправила на то, что дошло до нас из седых толстовских
Толстой решил стать вегетарианцем… под дулом пистолета Репина.
Репин сказал:
– С завтрашнего дня у тебя начинается новая жисть – бушь со мной супчиком из сена питаться.
– Лана, – согласился великий Лев. – Но в новую жизнь я хочу взять с собой Антошу. Можно сходить на конюшню?
– Зачем тебе, Левушка, в новой жизни конюх? – спрашивал живомаз Репин.
– Чехов – не конюх. Чехов – великий (после меня!) русский писатель.
Репин согласился.
Так Антон Палыч стал вынужденным толстовцем и вегетарианцем. И наконец, хлебая сенной репинский супчик, дописал свой рассказ о лошадиной фамилии.
Шекспир не любил Толстого, потому как Левушка еще в детстве стибрил у Уильяма сюжет… Потом – другой… А маменьке наябедничал, что Великий Бард у него ворует сливы…
Толстой юговал в Севастополе. Однажды его разбудил чей-то крик. Левушка думал, что Софья Андревна завтракать зовет. А оказалось: чайка кричит как самашэдшая. Рассерчал и… подарил Чехову сюжет пьесы про гадкую птичку.
Лев Толстой был зеркалом русской революции. Посмотрел в это зеркало Троцкий и умер от ужаса. Так ледоруб, припасенный для него, и не пригодился…
Софья Андреевна оченно любила вишневое варенье без косточек и часто усаживала Левушку косточки вынимать. С тех пор Толстой невзлюбил вишни. И продал вишневый сад Чехову. А тот возьми и пьеску напиши да деньги за нее получи немалые. А потом – «Крыжовник»… Рассердился Лев наш Николаич и решил написать роман «Развесистая клюква», но Софья Андреевна рукописью печку растопила… И Толстой с тех пор не пишет про фрукты-овощи…
Толстой работал над новым романом, когда к нему зашел Чехов.
– Над чем работаете, Алексей Николаевич?
– Над трилогией. Вот первый роман уж начал. «Три сестры» называется.
– Постойте, – говорит Чехов. – Но «Три сестры» уже написаны.
– Кем же?
– Мной! Назовите свой роман как-нибудь по-другому. Например, «Сестры».
Толстой согласился и вычеркнул из названия слово «три».
– А как трилогия будет называться?
– «Хождение»!
– Хождение куда? Непонятно!