Цвет мести – алый
Шрифт:
Но и тут, хорошенько поразмышляв на пути к дому, Горелов все расставил по своим местам.
Гена Шишкин – не только влюбленный, ревнивый, но и весьма расчетливый молодой человек. А при своей расчетливости он способен быть и экономным, вполне. Не тратил, к примеру, бездумно деньги, которые Марина давала ему на мелкие расходы или на одежду, а копил их. На сэкономленные деньги он купил ружье – недорого, с рук. Наркотики достать – вообще не проблема. Студенческое братство в этом плане весьма изворотливо.
А что касается телефона Алекса Захарова…
Тут и вообще все проще
Так что все сходится, подозреваемый найден. То есть с его личностью они определились, найти-то его еще только предстояло. Только вот как его искать? Где?
Неожиданно с этим помог начальник Горелова – Сизых Валерий Иванович.
Утром, ровно через неделю безуспешных душевных мытарств Горелова Иннокентия Ивановича и упорного молчания Белова – тот не звонил и на звонки следователя не отвечал тоже, – Сизых вдруг сам, не через дежурного, позвонил Горелову в кабинет и вызвал его к себе.
– Разрешите? – Иннокентий осторожно просунул голову между дверной притолокой и дверью.
– Входи, входи, умник ты наш!
Сизых благодушно улыбался и заваривал чай из какой-то яркой новой пачки, очевидно, это был очередной презент вернувшегося из командировки друга.
– Давай присаживайся, рассказывай. – Валерий Иванович гостеприимно ткнул пальцем в стул, на который надлежало опуститься его подчиненному. – Гл'aзок-то удивленных не строй, мне все известно.
– Что – все, Валерий Иванович? – Горелов громко сглотнул, если не от испуга, то от непомерного изумления – точно.
– Ах, мы будем притворяться! Ах, мы станем разыгрывать непонимание! Учти, я все знаю!
Начальник все еще благодушно улыбался, расставлял стаканы на подносе, разливал чай. Стало быть, угостить и его собрался. Давно он Горелова чайком не угощал, очень давно. С тех самых пор, как приказал ему забыть о расследовании Риткиной смерти. С тех самых пор, как гневно увещевал его – в этом же кабинете – не творить глупостей и не подставлять сразу несколько голов под раздачу. После этого он и здороваться-то с подчиненным стал сквозь зубы.
Теперь он чаю Горелову налил, значит, вновь потеплели и их отношения. Но вопросы он задает пока что очень туманные. Откуда Горелову знать, как на них отвечать? Не вляпаться бы ему с этой самодеятельностью!
– Пей.
Не угостил – приказал Сизых, ставя перед ним стакан со свежезаваренным чаем. Горелов опасливо взял его в руки. Втянул носом запах. Пахло…
Точно, пахло полынью, сиренью и еще ромашкой, кажется. Ему почудилось, что в стакане кружат мелко нарезанные лепестки ромашки. Или какой-то другой растительный мусор, упакованный в красивую яркую коробочку.
– Не могу, Валерий Иванович, – признался Горелов и поставил стакан обратно на стол.
– Чего ты не можешь? – Начальник тоже понюхал напиток и пить не стал.
– Чай пить не могу, пахнет он как-то… Как-то непривычно. И еще… И еще на вопросы ваши ответить не могу, потому что сути никак
– Н-да…
Сизых с грохотом отодвинул стакан и чайник, куда до этого с воодушевлением всыпал горстями странного вида засушенную траву. Посмотрел на Горелова как-то тяжело, но без особой злости.
– Вот за что люблю я тебя, Кеша, так это за честность, – проговорил он, досадливо крякнув. – Как есть, так и скажешь. Посади я сейчас на твое место кого другого, стал бы он этим мусором давиться и нахваливать его. И вопросы мои туманные он начал бы обсасывать, как карамельку, и слюни пускать, с умным видом что-нибудь эдакое лопоча. А вдруг проскочит, а вдруг угадает… Ты не такой, Горелов. За что и уважаю. Хотя… – Тут Сизых с грохотом обрушил на стол оба кулака и разом повысил голос: – Хотя и не должен! А должен я, по сути, тебя сейчас так размахать, что и морда, и задница у тебя загорелись бы. За что, не догадываешься?
Горелов счел за благо промолчать. И даже плечами не подергал, и бровью не шевельнул. Раз Сизых заговорил, значит, доведет все до логического конца, разнос то будь или похвала.
– Все рыщешь, гаденыш?! Ослушался моего приказа и рыщешь?! – зарычал начальник после выразительной паузы. – Я же тебе приказал – не соваться в это дело. Приказал?
– Д-да, приказали, Валерий Иванович. – Тут Горелов как вариант предпринял попытку встать по стойке «смирно».
– Сиди уж, умник! – махнул на него в сердцах начальник рукой. – Сиди, говорю!
Горелов сел и насторожился. Если Сизых вновь завел речь о смерти Риты, вернее, о прекращенном по этому делу расследовании, значит…
Что-то одно из двух: либо он дознался, что они с Беловым в частном порядке возможных свидетелей опрашивают. А это реально лишь в том случае, если от них поступили жалобы.
Либо что-то всплыло. Что-то появилось такое, о чем Горелову пока что неизвестно. Маловероятно, конечно, но суровое благодушие Валерия Ивановича несколько обнадеживало.
– Так вот, я приказал, а ты приказа моего ослушался. Это мне как, Горелов, следует расценивать, а? Что ты меня ни в грош не ставишь или что для тебя долг чести – превыше всего?
И Сизых с неприятным прищуром на него взглянул. Разжал кулаки. Разложил на бумагах расслабившиеся пальцы, посмотрел на них. Ответа, надо полагать, от подчиненного он не ждал. Да и ответ предполагался сам собой, без возможных вариантов.
– Пуф-пуф-пуф… – запыхтел Сизых, напружинил пальцы, оперся о них и начал подниматься со своего места, не сводя с Горелова внимательных глаз. – Ты мне скажи вот что, парень: зачем ты в институт на Ватутина ходил, а? Что ты позабыл там, умник?
Ого! Стало быть, пожаловались либо на Белова, либо на него. Но в деканате он вел себя тихо, без апломба, все было очень вежливо и пристойно. Может, это из-за Белова? Нахамил он, нагрубил, наозорничал в общежитии? Может, в чувствах, раздиравших его душу, стенд какой-нибудь разбил? Но не выдавать же его! Узнай Сизых, что постороннее лицо рыскает вместе со следователем по городу в поисках убийцы своей подружки, – на пятнадцать суток его запрет для устрашения. За что? Да найдет он причину, был бы повод!