Цвет мести – алый
Шрифт:
– Ну вот он, голубчик, – произнесла она, бросив на Белова быстрый косвенный взгляд, все с тем же странным нечитаемым подтекстом. – Николай Васильевич Шубин. Пятьдесят девять лет, холост. Проживает: улица Желябова, дом десять, квартира три.
– О господи!!! – суеверно ахнул Белов и едва не перекрестился. – Вика, мне теперь все понятно, все!!!
– Что тебе понятно, дурак ты ненормальный? – Она поставила локотки на стол, уложила подбородок в «лодочку» из своих мягких ухоженных ладошек. – Очередного любовника своей студенческой подруги нашел?
– Я же говорил тебе, Вика! Я же тебе все рассказал – и о странной надписи в ящике тумбочки,
Судорожно запахивая на себе пуховик, он начал застегиваться. Пуговицы не попадали в петли, выскальзывали из пальцев, он снова и снова повторял попытку, горячась и потея.
– Почему Гена его боялся? – изумилась Вика.
– Может быть… Может быть, этот Николай Васильевич выболтал ему какой-то свой секрет. Спьяну или как-то иначе, но выболтал. Потом опомнился и… А еще ведь этот Шишкин мог его шантажировать!
– Вот тут я тебе не возражу нисколько, – подхватила Вика и вдруг стремительно метнулась к шкафу с одеждой. Достала пальто, оделась и встала у двери, преградив ему выход. – Я с тобой! И ни слова больше! Я с тобой!!!
Он словно запнулся на полпути к двери, но не оттого, что она неожиданно преградила ему дорогу, а от того, о чем вдруг подумал.
– Улица Желябова, говоришь? Улица Желябова… Дом номер десять… Этот дом – как раз напротив кофейни, где и убили Марину. Это тот самый дом, Вика! Надо срочно звонить Горелову.
Глава 18
Николай Васильевич Шубин прожил совершенно бессмысленную, совершенно никчемную жизнь. Он мог бы и совсем не родиться на свет пятьдесят девять лет тому назад, и ничего бы с этим миром не случилось. Никто бы не заметил какой-то недостачи. Никто бы не счел, что – вот, где-то есть одна незаполненная ячейка огромного человеческого улья, и эта ячейка его, не появившегося на свет Николая Васильевича Шубина.
Он никому никогда не был нужен. В его присутствии в этой жизни, в заполнении им некоего жизненного пространства никто не видел никакой необходимости. У него никого не было! Родители умерли, когда он самого себя еще плохо помнил. Это случилось в раннем детстве, кажется, лет семь или восемь ему было. Бабки и деды отсутствовали. Зато было много теток, дядьев, кузенов и кузин. Они после смерти его родителей сочли, что неблагопристойно отдавать мальчика в детский дом при таком обилии родственников. И принялись – из благих своих побуждений – передавать его, как переходящий наградной вымпел, из рук в руки, вплоть до самого совершеннолетия. При этом каждая передающая сторона испытывала в момент передачи невольное облегчение, а каждая принимающая – скорбную безнадежность.
В каждой семье он жил обычно по полгода, редко – год. Благо родственники его проживали все в одном городе и школу мальчику не приходилось менять, а то и вовсе получилось бы нехорошо. Но и в том веселья было мало.
Коля постоянно остро ощущал свою ненужность. Ему постоянно казалось, что он всем вечно путает карты. Болтается под ногами. Говорит некстати, некстати болеет. И он старался жить как можно незаметнее.
– Не обращайте на меня внимания, нет меня, – стал говаривать он, уже став достаточно взрослым, но еще недостаточно самостоятельным. – Нет меня! Живите, как будто меня и нет вовсе…
Эту мысль он внушил всем своим родственникам. Со временем им это даже понравилось. Потом это, как заразная болезнь, перешло на друзей: те тоже перестали с ним считаться с
Но его как бы и не было вовсе. Он стал для всех пустым местом. Таким же пустым местом и остался.
– Ты – ничто, Коленька! Ты… Тебя же просто нет! Ты даже не тень!
Так говорила ему его жена, Светланочка, которую он просто обожал. Не сразу она начала так говорить, нет, с годами. Первые три-четыре года она пользовалась его любовью, нежилась в удобствах, которые он ей создавал. Наряжалась для него, даже готовила что-то, хотя делала это скверно. Николай Васильевич вытеснил ее со временем из кухни. Не место ей там – яркой, сверкающей, нарядной, обворожительной, соблазнительной.
Какой она еще была для него? Самой-самой! Беда только, что быть таковой для него лишь одного Светланочка постепенно расхотела. Ей вдруг понадобилось восхищение всех мужчин разом: будь то руководитель их отдела, хозяин косметического салона, бармен, дворник в их дворе… Всеобщее поклонение сделалось для нее просто необходимо, как воздух, как жизнь сама.
– Зачем?! – изумлялся он всякий раз, застав ее за бездумным кокетством с кем попало. – Он же… Он же ничтожество! Разве тебе не все равно, что он о тебе подумает?!
Светланочке было не все равно, наверное. А может быть, она просто хотела как-то расшевелить мужа, заставить его ревновать.
– Ты бы хоть сцену мне устроил, что ли! – возмутилась она однажды, вернувшись под утро. – Я же не ночевала дома, Коленька!
– Но ты же вернулась…
– Хорошо, что я засиделась у подруги, а если бы нет? Разве тебе все равно? – Она оглянулась на него, нервно дернув губами. – Ты не спал, волновался, мог бы и позвонить, узнать, что со мной.
– Так ты же сама позвонила и попросила тебя не беспокоить, – попытался он как-то оправдаться.
– А ты и послушался! – передразнила она его и показала язык.
Он домашней собачкой стоял у порога, наблюдал за тем, как она снимает с себя пальто, сапожки, как поправляет безобразно всклокоченные волосы. Наклонился, обул ее ножки в домашние тапочки, и тут…
И тут он уловил тот самый запах – непередаваемый, но явственно ощутимый запах чужого самца, запах страшного предательства, подлой измены. Он все понял. Не было никакой подруги! Не было девичника! Никто не засиделся допоздна и потом не захотел вызывать такси. Не было этого, не было! Было иначе. Гаже и прозаичнее.
Его Светланочка… Его милая, нежная красавица жена нашла себе любовника. Она изменила ему. Почему?!
С разгадкой этого вопроса Николай Васильевич Шубин промучился целую неделю. Он сравнивал себя с другими мужьями. Сличал свои недостатки и достоинства с их данными. Понимал, конечно же, понимал тех женщин, которые бросались в объятия другого мужчины от безысходности. Когда муж все время пьян – либо он пьяным возвращается с работы, либо с рыбалки, либо вообще приходит домой день на третий-четвертый и все равно – пьяным. Он не оправдывал супружеские измены, нет. Но старался не судить таких женщин слишком строго, потому что в своей семье им жилось невероятно скверно. Им никто не помогал вести хозяйство, растить детей, не выручал с покупками, с ремонтом. Никто не пытался содержать их. Имея статус замужней дамы, такие женщины были одинокими, по сути. Почему бы им и не поискать утешения на стороне?