Цвет надежд - зеленый
Шрифт:
– Надо сделать вот что, - начал Пружина.
– Мы никому ничего не скажем. Вы переедете в другой район. Там Густафссона никто не знает, и он сможет ходить, как хочет. А по субботам я буду приходить с гримом, он будет краситься в зеленый цвет и выступать в таком виде. Краски у меня хватит на рождественскую елку. Что вы на это скажете, а?
Ингрид такой план был не по душе. Если в другом районе Густафссона никто не знает, он сможет получить там любую работу как самый обыкновенный человек и прекратить выступления.
–
– Такое сошло бы, если б люди умели хранить тайны.
Но ведь кто-нибудь может и проболтаться. Что тогда?
Дедушка, который сидел, прикрыв глаза, поднял голову и спросил:
– Кто же проболтается в той части города, где никто не знает Густафссона?
– Да мало ли кто, кто-нибудь обязательно найдется, заявит в полицию и все. Такие случаи часто бывают.
– Вот негодяй,, он еще угрожает!
– Дедушка встал, стукнул палкой по столу и направился к Пружине.
– О господи! Будь я годков на двадцать помоложе, ты бы у меня живо вылетел в окно!
Испуганный Пружина тут же пошел на попятную. Что он такого сказал? И вообще старик к этому не имеет никакого отношения.
– Верно, - согласился дедушка.
– Месть - дело господа бога. Однако иногда ему приходится помогать.
Он замахнулся палкой. Но около него тут же оказалась Ингрид. Она погладила старика по плечу и снова усадила на стул, хотя он и ворчал, что порка, как баня, многим подлецам помогала отмыться.
Пружина вздохнул было с облегчением, но в тот вечер ему предстояло испить чашу горечи до дна. Густафссон решительно заявил, что всем этим он сыт по горло.
– Уходи и больше сюда не являйся!
– Хороша благодарность за все, что я для тебя сделал! А я-то, ног не жалея, бегал, договаривался с распорядителями, с газетами...
– Хватит с меня газет! Я тебе сказал - убирайся!
– Пожалуйста, я уйду. Но если у тебя будут новые ангажементы, мне положен с них определенный процент.
– Проваливай! И если ты кому-нибудь скажешь обо мне хоть слово, пеняй на себя.
На лестнице Пружина остановился. Сердце у него ныло. "Пропал мой блестящий номер, - думал он.
– Мой Снуддас. Пеппи Длинный Чулок. Элвис Пресли. АББА. Все пропало".
25
Бывает порой у человека чувство, что закончилась та или иная глава его жизни. Но это ложное чувство. Глава не кончается. У нее всегда есть продолжение - после нее остаются рубцы, воспоминания, что-нибудь да остается.
Когда дверь за Пружиной закрылась, Густафссон подумал, что пришел конец самой страшной главе в его жизни. Но он тут же начал мысленно ее перечитывать и спросил, почему Ингрид ничего не сказала ему о статье в газете. Она ответила, что хотела сказать, но...
– Я знаю, - перебил он, - тебе хотелось, чтобы я обжегся по-настоящему. Радуйся, вышло по-твоему. Меня освистали так, что, думаю, и здесь
– А Пружина сказал, что публика хотела тебя видеть, вмешался дедушка.
– Врет он все. Врет как нанятый... Впрочем, он же получал от меня деньги. Трое пьяных парней подошли к нам и сказали, что хотят посмотреть на меня. Их-то он и назвал публикой. Пьяницы, вот она публика! Избави меня бог от такой публики.
– Я вовсе не хотела, чтобы тебе было хуже, - сказала Ингрид.
– Но этот Фредрикссон так запутал меня своей болтовней о контракте, что я уже перестала что-либо понимать.
Она стояла у окна и смотрела на улицу. Внизу хлопнула дверца автомобиля. Какой-то человек направлялся к их подъезду.
– Доктор!
Густафссон побледнел. Вот оно, продолжение все той же главы!
– Что-то он скажет, когда увидит меня?
– Верно, он уже знает обо этом, - заметил дедушка.
– Я открою, - сказала Ингрид.
– А вы идите на кухню, я скажу, что ты не можешь его принять.
– Сколько можно водить его за нос! Он хороший человек.
– Ну хотя бы только сегодня. Нам нужно выиграть время.
Густафссон ушел на кухню. Ингрид открыла дверь - доктор не успел даже позвонить.
– Я, кажется, не предупреждал, что приду, - с удивлением сказал доктор.
– Густафссон дома?
– Да... нет... то есть... Он не может...
– Не может повидаться со мной? А почему?
– Он болен.
– Дедушка поспешил на выручку к Ингрид.
– Тогда ему как раз необходим врач, - сказал доктор.
– Нет, он не настолько болен.
– Мне необходимо его видеть.
– Доктор сделал шаг по направлению к спальне, но Ингрид остановила его.
– Ну ладно, смотрите, доктор!
Она распахнула дверь кухни. Яркий свет кухонной лампы падал прямо на смущенно улыбающегося Густафссона.
Взглянув на него, доктор кивнув, будто самому себе, и пробормотал:
– Да, быстро подействовало.
– Вы этого не ожидали?
– спросил Густафссон.
– Как сказать. Я обратил внимание на некоторые изменения, когда обследовал вас две недели назад. Кажется, это было в тот день, когда я встретил вас в универмаге. Вы жаловались на бессонницу, и я еще дал вам пузырек с таблетками. Помните? Вы приняли все таблетки?
– Нет. Я принимал по таблетке каждый вечер.
– Прекрасно. Остальные, пожалуйста, верните. Больше они вам не понадобятся,
– Доктор, но почему же краска сошла так быстро? Разве она не должна была держаться весь год?
– В наше время самое главное - человеческий фактор. На всякий случай я дал вам минимальную дозу. Но ошибка в расчете оказалась больше, чем я предполагал.
Он замолчал. Наконец Густафссон мог задать ему вопрос, который мучил его весь вечер:
– Что же теперь будет?