Цвет надежд – зеленый
Шрифт:
– Сейчас будет папа! – Уве так и горел от нетерпения.
Но к Аффе подошел доктор Верелиус. Зрители, присутствующие в студии, решили, что он-то и стал зеленым, просто освещение не позволяет этого видеть. Они начали аплодировать. Аффе одобрительно кивнул:
– Правильно, друзья, доктор Верелиус заслужил ваши аплодисменты, Без него не было бы нашей сегодняшней достопримечательности. Расскажите нам, доктор, как вам это удалось?
Оказавшись в центре внимания, доктор нисколько не смутился. Он
– Но это было сделано в строжайшей тайне, – подхватил Аффе, сделав знак своим помощницам, чтобы: они увели доктора и привели Густафссона. – И вот она – наша достопримечательность! На этой неделе мы получили, – Аффе вытащил бумажку и заглянул в нее, – сто три тысячи четыреста пятьдесят шесть писем от наших зрителей. Восемьдесят процентов из них, то есть восемьдесят одна тысяча четыреста двадцать семь, оказались единодушны в своем желании – им хотелось увидеть Человека, Который Стал Зеленым. Пожалуйста, ваше желание исполнено: перед вами Пер Густафссон!
Аффе повысил голос, и фамилия Густафссон прозвучала, как победный клич. Одновременно Аффе широко раскинул руки.
– Папа! – крикнул Уве.
Вся семья склонилась к телевизору.
Да, там в свете рампы стоит Густафссон. Зеленый цвет бьет в глаза, он виден очень отчетливо – лицо, уши, шея, даже корни волос. Но он становится еще заметней, когда Густафссон замирает, тоже раскинув руки.
– Итак, вот он! – продолжает Аффе. – Перед вами Пер Густафссон, который предпочел стать зеленым, чем просидеть полтора года в тюрьме.
При этих словах из публики послышались типичные звуки одобрения: оглушительный свист и довольный рев. Но их перебили аплодисменты.
Одновременно все в студии начало неуловимо меняться. Зрители даже не заметили, в какой момент осветитель стал колдовать со своими стеклами. Зеленый цвет бледнеет и сливается с общим фоном. И вот уже зрители перестают его видеть. Аплодисменты стихают.
– Видишь, как мы рады, что ты пришел к нам, – продолжает Аффе. – О твоей истории мы говорить не будем. Но нам хотелось бы знать, как ты себя чувствуешь после введения этого чужеродного элемента?
– Никак… Я его вообще не чувствую.
Густафссон по натуре не застенчив. Но непривычная обстановка, несмотря на старания. Аффе, вызывает в нем неуверенность.
– Значит, ты в отличной форме? – с энтузиазмом подхватывает Аффе. – Но это же замечательно! Ну, а вообще? Как ты себя чувствовал первые дни?
Сценическая лихорадка начала отпускать Густафссона. Он ощущает дружеское расположение к себе всего зала. На сердце у него становится тепло. Ему хочется поблагодарить всех.
– Большинство людей были ко мне очень внимательны.
– Правда?
– Не-ет. Этого я не могу сказать.
– Но любопытные, конечно, находились?
– Да, любопытные были.
– А теперь, как мы знаем, ты снова работаешь? Трудно было получить работу?
– Да нет. Во всяком случае, я ничего такого не заметил. Работу мне устроил куратор.
– Наверно, предложений было много? Только выбирай?
– Да, предложения были. Мне, например, предлагали место ночного сторожа. Но тогда я уже договорился со столярной мастерской…
– Мне шепнули, что ты работаешь по вечерам? Верно, приятно забивать гвозди, правда? Все мальчишки это любят. А теперь у меня к тебе такой вопрос: умеешь ли ты петь?
– Мы же уже говорили об этом. Да, умею.
Аффе на мгновение теряется. Но тут же находит выход из положения.
– Совершенно верно, прости, пожалуйста. Это было днем, но наша встреча была такой мимолетной. Ты еще говорил, что иногда поешь под лютню. Послушай, а не знаешь ли ты какую-нибудь песню про природу… про леса, озера? Наверно, в тюрьме тебе вспоминались именно такие песни?
Теперь Густафссон чувствует себя так же непринужденно, как Аффе. У него появляется желание ответить колкостью, но он сдерживает себя:
– Ты ошибаешься, если думаешь, что в тюрьме человеку хочется петь!
– Гм… да… конечно… Но все-таки, ты ведь такой поклонник природы. Неужели ты там даже не думал о лесах и лугах? Я уверен, что ты знаешь песни о природе. Спой нам, пожалуйста. Вот, становись сюда, к микрофону.
Аффе исчез, Густафссон, залитый ярким светом, остался один.
Заиграл оркестр.
И тут вышла заминка, Густафссону вдруг показалось, что он теряет сознание. Он забыл песню, забыл слова, забыл все. Так и стоял, пока не вспомнил, что у него в руке бумажка с текстом.
Однако его родные ничего не заметили. Они воспользовались этой заминкой, чтобы обменяться мнениями.
– Как хорошо слышно, каждое слово, – сказал Уве.
– Аффе просто молодец, – заметила Грета.
– Он всегда такой веселый, – сказала Ингрид.
– Еще бы, – сказал дедушка. – Чужая беда плечи не давит. А что это с Пером? Почему он не начинает?
– Неужели забыл слова? – воскликнула Ингрид.
Заглянув в текст, Густафссон все вспомнил. Но раньше, когда он пел, аккомпанируя себе на лютне он мог по своему желанию ускорять или замедлять темп. Здесь же темп задал, оркестр, и Густафссону было трудно начать.
Оркестр терпеливо исполнил первые четыре такта раз, другой, третий, четвертый. Только на пятый раз Густафссон начал петь.
Смотри, уж начали цветы
в долине распускаться.
А тут на ринге чудаки
предпочитают драться.