Цвет надежды

Способина Наталья

— Нет уж. Твоей любви я понять не смогу, извини. Даже ради тебя, Гермиона, я не брошусь на грудь Малфою с криком «здравствуй, друг!».

— Я понимаю. И я не прошу, Гарри. К тому же здесь все… все… В общем.

— Гермиона, ты бы не рассказала нам, если бы это был конец. Значит, ты надеешься.

— Нет. Ты не понимаешь…

— Ладно, проехали.

Гарри отошел к подоконнику, побарабанил по нему.

— Так, что мы имеем? Большую любовь. Большую трагедию и большую неизвестность. Это все замечательно, но хотелось бы знать, что произошло сегодня. Подробнее.

— Люциус Малфой погиб.

— Как?

— Он…

пытался остановить Драко и упал с башни.

Гарри едва не поморщился от «Драко» из уст Гермионы, причем от того, как привычно слетело это имя с ее губ, было хуже всего.

— А что именно хотел остановить Люциус? — наконец спросил он, обернувшись.

Гермиона задумалась, посмотрела в сторону.

— Гермиона, сказав «А»…

— Драко пытался покончить с собой.

— Что? Малфой? Покончить с собой? Что за чушь! Гермиона, с какой стати? Это просто смешно!

— Чтобы не позволить Волдеморту использовать его в каких-то там целях.

— А как он мог его использовать?

— Не знаю, Гарри, — устало произнесла девушка, — это тебе лучше спросить у Дамблдора. Я почти ничего не поняла. Это было… слишком. Я вообще не должна была все это рассказывать.

Гарри шумно выдохнул, посмотрел в потолок, потом на факел на стене.

— Приехали. Теперь Малфой у нас еще и герой освобождения.

— Гарри, я не знаю. Просто не знаю.

Гарри пожевал губу и вдруг рассмеялся:

— Поразительно. Только сейчас понял… Ты! Влюбилась в Малфоя! Спасая меня! Так что ли?

Гермиона с опаской посмотрела на друга, так быстро сменившего настроение.

— Ну… вроде как… да.

— Повеситься что ли? — в пустоту обронил Гарри.

— Гарри! Не смей! Даже в шутку такое говорить не смей!

— Ладно. Проехали…

* * *

Наступает момент, когда человек перестает бояться. Если страхи накапливаются в жизни день за днем, год за годом, то однажды их становится слишком много, и такой естественный защитный механизм, как страх, выключается и умирает. При этом человек может испугаться — мимолетно. Но страх и испуг это разные вещи. Так думал Северус Снейп, идя по коридору. Он разучился бояться, а может быть, просто устал. Жизнь все равно вносила свои коррективы, и в какой-то момент Северус понял, что бояться неизвестности бессмысленно, а страшиться предопределенности глупо. Он привык к тому, что рассчитывать в жизни можно лишь на себя. Свой потенциал Северус знал, поэтому мог предугадать исход почти любого дела со своим участием. До того момента, пока не узнал правду о Томе. И тогда, впервые за столько лет, он… испытал страх. Страх оттого, что мальчик никогда его не простит, что придется как-то сказать ребенку правду, а он не знает как — за все годы педагогической деятельности он так и не научился находить общий язык с детьми.

Новые обстоятельства жизни напомнили Северусу, что он всего лишь человек. И сколько бы он ни рассуждал о собственной непробиваемости, в момент, когда увидел воспоминания Дамблдора в Омуте памяти, зельевар испытал такое потрясение, какого не испытывал много лет. И разговаривая с Драко, прячущим взгляд и теребящим край одеяла, он испытывал желание наорать, залепить подзатыльник, лишь бы этот несносный мальчишка понял, что он — нужен, и не смел больше так швыряться собственной жизнью. Северус вдруг подумал, что страх —

это слабость. Сначала мысль испугала, а потом успокоила. Значит, в его жизни появился смысл. Значит, ему есть за кого бояться. А еще его мысли все чаще возвращались к Люциусу. Северус не знал Люциуса Малфоя, увиденного в Омуте памяти. И ему было жаль.

В гостиной Слизерина было пусто. На каникулы остались двенадцать учеников, а это слишком малое количество для такого огромного замка, как Хогвартс. Наверняка разбежались кто куда. Может, в квиддич играют. Северус вспомнил, что подписывал разрешение. Хотя быстрый взгляд в окно показал, что вариант с квиддичем отпадает — замок окутала темнота, кое-где вспарываемая светом фонарей. Северус посмотрел на часы над каминной полкой. До праздничного ужина сорок минут. Вероятно, к нему ученики и готовятся. Взмахом волшебной палочки зельевар заставил разбросанные журналы лечь аккуратной стопочкой и двинулся к комнате мальчиков первого курса.

Несколько часов назад он вполуха выслушал то, что Том разложил ингредиенты, и позволил мальчику уйти. Краем сознания почувствовал смятение ребенка, но так и не смог сосредоточиться на этом ощущении — Том быстро убежал. А вот сейчас Северус захотел наконец разъяснить ситуацию. Подтолкнула боль, которая плескалась в глазах Драко при разговоре о Люциусе. Казалось, обоим Малфоям не хватило чуть-чуть, чтобы понять самое главное, и Северус не хотел повторить их ошибку. Хотя… признаться, он понятия не имел, как рассказать все Тому.

Дверь негромко скрипнула, и Северус на миг остановился, глубоко вздохнув. Полумрак комнаты разрывало пятно света от масляного фонаря, стоявшего на широком подоконнике. Напротив фонаря, глядя в сторону темного окна, сидел Том. Северус несколько секунд смотрел на маленькую фигурку, обхватившую колени. В детстве он сам сидел так же, когда ему было плохо, грустно, страшно. Северус мысленно потянулся в сторону мальчика и почувствовал смятение, боль, разочарование. Эта волна едва не заставила его шагнуть назад за еще незакрытую дверь, чтобы оттянуть этот момент, чтобы…

Том поднял голову и выпрямился.

— Не помешаю? — чужим голосом спросил профессор зельеварения.

— Нет. Пожалуйста.

Том быстро спрыгнул с подоконника и огляделся по сторонам, словно проверяя, нет ли беспорядка.

— С вашего курса ты единственный остался на каникулы здесь? — зачем-то спросил Северус, хотя сам подписывал списки, а на память пока не жаловался.

— Да. Собирался еще Билл, но потом его забрали.

— Понятно, — Снейп прошел по комнате, сцепив руки в замок. — В приют ты ехать не захотел…

— Нет, — Том какое-то время изучал преподавателя. — Там… неинтересно.

— А здесь интересно?

— Когда как. Но мне здесь все равно больше нравится.

Северус увидел, как мальчик на глазах из первокурсника, которого застал врасплох преподаватель, превращается в кого-то другого. Более взрослого, более… Глубина. Вот что появилось в ребенке. Вихрь из затаенных эмоций и переживаний. Страх, боль, злость, обида… надежда. Северус одним махом поставил блок на мысли ребенка. Блок для себя, потому что пучина эмоций Тома грозила поглотить его самого, и тогда разговора точно не получится. Он должен пройти этот путь сам. Должен понять мальчика, стоявшего напротив, не логикой и рассудком, а… сердцем. Так, как в эти годы понимал Нарциссу. Значит, мог, умел.