Цвет весенней листвы. Зелень
Шрифт:
Кто-то:
– А может быть, приврала насчёт мужа? Ну, из гордости…
– Вряд ли. Когда она одевала плащ, я заметил кольцо у неё на руке, обручальное. Но всё равно, это было с её стороны как-то неожиданно, и ещё, да, цинично.
– Вот это свинью Вам подложили, – покачал перебинтованной головой человек справа.
Я его только что заметила. Возможно, это именно он, Человек с Перебинтованной Головой, и выражал сомнение в правдивости существования мужа.
– Да, слушай, откуда такие циничные дэвочки, – поддержал разговор Заза. – У меня тоже были нехорошие истории.
– Как Вы сказали, «динамила»? – оживился кто-то в дальнем конце стола, рядом с дверью и недалеко от великана с голосом Верайзена.
– Да-да, слушай, дурачила, одна дэвочка. Я был в Москве, ми по утрам пили кофе в одном кафэ, я так хотел её, приглашал пить нэмножко вино и слушать радио у миня в номере, а она прэдлагала встретиться вечером зачем-то у стадиона «Динамо», но сама не приходила, ни разу, только время у меня отнимала! Нэ забуду. Слушай, странно?
– Делать ей было нечего, видно.
– Безбашенная. Что за шутки?
– Бывает хуже.
– А что, слушай, хуже?
– Хуже, если бы пришла.
Голоса:
– Такие приходят мучить.
– Да отхлестать бы такую. Таких.
– Такую прям окунуть с головой в унитаз! Таких.
III. ПОГРУЖЕНИЕ
– Чево? – дальний слева сосед Очкарика по столу – кудрявый шатен, хрустя солёным огурцом. – Ок-кунуть… с головой? Послушайте мою историю. Я вот женился, – думаю, по пьяни. Она была из провинции, приехала куда-то поступать, ну, провалилась, встретились, ну, понравилась, а я москвич. Поженились – дал ей московскую прописку. Сначала жили ничего; а потом она как-то стала выступать. Мол, деньги давай, и всё такое. Не рыпайся, говорю ей. Я ведь привык ходить на бега, выиграешь – субантуйчик с друзьями сварганишь, проиграешь – всё равно с горя выпьешь. Короче, денег она от меня не видела. А после того как я пару раз обоссался* (*обмочился-сленг) во сне, так избегать как мужчину зачала. Представляете? Какие ночи пропадали… Какие ночи!! Родился ребёнок – она ещё хуже. Ну совсем закружилась, а я её бью и бью, зло срываю за мою нескладную жизнь. Бью её по-всякому, а она терпит, молчит, чтобы соседи, значит, не услышали: её недолюбливали, мол, вышла замуж за московскую прописку. А пото-ом… Короче, если раньше я мог ей в рот насрать, всё бы проглотила молча, то теперь ребёнок подрос. И заговорил: «Не бей мою маму!» – Представляете! Она… да, обнаглела, подала на развод. Заделали мы проход между двумя нашими комнатами, разделили лицевые счета. Она ищет обмена-размена, живём дальше в одной коммуналке, но уже чужие. И вот, замечаю, стала она домой в обед прибегать. Видно, из экономии. Работала рядом, ребёнок в садике. А я очередную работу потерял, сижу дома. Чувствую потребность поговорить, постучу в её дверь, она же боится открыть, сидит там как мышь. Посидит, что-то там погложет, и бочком-бочком уйдёт, проскользнёт – только и успеешь ей, ну там, пару раз, поджопника дать. Но не больше.
– Да вы прямо садист какой-то!
– Не отрицаю. Но это только по пьянке, а тверёзый я ничего. Потом, поймите ж: мы развелись, живём
– Послушайте. А вы могли не устраивать её не только как мужчина, а ещё и как невежа. (Очкарик.)
– Я-а невежа?!
– Вы невежа. Вы, вообще-то, читаете?
– А как же, читаю, конешно. Книжки там…
– Ну, а какие книжки?
– Разные… Ну, там, синие, зелёные… и красные.
– А я товько чёвные, – буркнул набитым ртом Чёрный.
– Не, я разные.
– Ясно. А кино? Может быть, вы регулярно смотрите культурное кино? Видели ли, к примеру, «Код да Винчи»?
– Ну конешно… А как жеш!
– Так о чём это?
– Ну, о чём, о чём. Ну, там жена даёт мужику тряпку: мол, протри окно. Он протирает, протирает… И вдруг видит в окне: Кот да Винчa!
(Голоса):
– Да вы что?
– Ка-ак?
– Ха-ха-ха-хаа!
– Ну, а знаете ли вы каких-нибудь художников? – оживился сидящий справа от голоса «Верайзен» человек в шёлковой сорочке сиреневого цвета.
– А как жеш. Я знаю, этого…
– Пияско! – подсказал Чёрный.
– Пияско.
– Пи-яско… Возможно, наши интеллектуалы имели в виду Пикассо?
– Ага.
– Неплохо… Ну ладно, рассказывайте дальше.
– А. Дальше, значит. Как-то прибежала она в обед. Выскочила на кухню, поставила чайник и назад в комнату. А комната ей досталась та, что рядом с туалетом. Я подошёл к двери, постучал, мол, поговорить. По идее, она должна была закрыться изнутри и сидеть, не высовываться, отсидеться пока я не отойду от двери. Но тут, видно, чайник сыграл свою роль, новенький, жалко сжигать, ка-ак распахнёт она дверь! Ка-ак схватит меня за плечи, развернула к себе спиной, ка-ак откроет пинком дверь туалета. А вторым пинком… от второго пинка упал я на колени, она же ж, не давая опомниться, цапнула меня за волосы и – окунула мою голову в унитаз! Раз, и два, и три. Соседи выскочили на шум, ничего не могут понять – она уже сняла чайник с плиты и ушла. А вы говорите. Ну, и вскоре съехала с дитём со своим.
– И вашим.
– Да я в этом не уверен, што моё. Отказалась же от алиментов, значит, не моё! Это она охмурила меня. Я пьяный был. И так вот. Хоть бы спасибо сказала за московскую прописку.
– Ну да. Жди от них благодарности!
* * *
…Не дождавшись в то утро появления Авивы – мы договаривались на восемь, вот уже было девять, – я, в одиночестве поупражнявшись, присела на полянку, развернула и съела сэндвич «tuna fish»* (*тунец), приготовленный для нашего совместного перекуса. Посмотрела как солнце, посветив Нью-Джерсийскому берегу, уходило на запад и покинула наш «Уголок России». Вечером, прийдя домой, получила от неё сообщение по телефону:
«У меня горе. Зверь-руммейт убил мою Жинжер… кошечку… Лучше бы он меня… я позже…» (Всхлип.)
Утром следующего дня в местной газете – о выловленной в Гудзоне женщине с глазами цвета весенней листвы.
А за окном, то есть за иллюминатором, который мне виден через щель в шкафчике – водная гладь, которая оказалась последним пристанищем для Авивы.
Конец ознакомительного фрагмента.