Цвет жизни
Шрифт:
Встречу эту на самом деле нельзя даже назвать встречей. Я просто посидел напротив жирного копа по имени Макдугалл, пока он регистрировал мою жалобу на Рут Джефферсон.
– Он сказал, что узнает, что к чему, – цежу я. – А это означает, что больше я его не увижу.
– Что ты сказал ему?
– Что эта сука убила моего ребенка.
Макдугалл ничего не знал о моем сыне и о том, что произошло в больнице, поэтому пришлось рассказать ему всю печальную историю. Тогда он спросил, чего я хочу, как будто это не было очевидно.
«Я
Коп предположил, что, возможно, я просто убит горем. Может, я неправильно понял то, что увидел. «Она не просто делала искусственное дыхание, – заявил я. – Она избивала моего ребенка. Даже другой врач сказал ей: “Полегче”».
Я сказал, что она затаила на меня зло. Коп тут же указал взглядом на мои татуировки: «Да неужели?…»
– Это преступление на почве ненависти, мать его, вот что это такое! – говорю я Фрэнсису. – Но разве будет кто-нибудь защищать англосаксов? Хотя нас теперь уже меньшинство.
Тесть становится рядом со мной и выдергивает кусок жести из оконного проема голыми руками.
– Уж мне-то можешь не рассказывать, Терк, – говорит он.
Может быть, Фрэнсис уже много лет и не высказывался публично о «Власти белых», но я знаю, что в запертом хранилище в трех милях отсюда он хранит оружие для грядущей священной расовой войны.
– Я надеюсь, ты собираешься довести это дело до конца? – говорит он, и я понимаю, что он говорит не об окне.
Звонит мой мобильник. Я выуживаю его из кармана, но не узнаю номер на экране.
– Алло.
– Мистер Бауэр? Это сержант Макдугалл. Мы с вами сегодня разговаривали.
Я прикрываю телефон рукой и отворачиваюсь, отгораживаюсь от Фрэнсиса спиной.
– Я хотел вам сообщить, что у меня была возможность поговорить с адвокатом из управления рисками в больнице и с судмедэкспертом. Карла Луонго подтверждает вашу историю. Судмедэксперт установил, что ваш сын умер от гипогликемического приступа, что привело к остановке дыхания, а затем и сердца.
– И что это значит?
– Ну, – говорит он, – больница выписала свидетельство о смерти. Вы можете похоронить сына.
Я закрываю глаза и какое-то время даже не могу найти слов.
– Хорошо, – выдавливаю наконец я.
– И еще одно, мистер Бауэр, – добавляет Макдугалл. – Судмедэксперт подтвердил, что на грудной клетке вашего сына имеются кровоподтеки.
Все мое будущее зависает на вздохе между этим его предложением и следующим.
– Есть свидетельства, указывающие на то, что Рут Джефферсон, возможно, виновна в смерти вашего сына. И на то, что этот случай может иметь расовую подоплеку, – говорит Макдугалл. – Я позвоню в офис окружного прокурора.
– Спасибо, – отвечаю я хрипло и вешаю трубку.
Потом мои колени подгибаются и я тяжело опускаюсь на крыльцо перед развороченным окном. Я чувствую руку Фрэнсиса на своем плече. Несмотря на то что между мной и внешним миром нет никаких преград,
– Мне очень жаль, Терк, – говорит Фрэнсис, неправильно поняв мой ответ.
– Не нужно.
Я вскакиваю и бегу в темную спальню, где Брит, так и не вышедшая из спячки, лежит под грудой одеял. Я распахиваю занавески, и солнце заливает комнату. Брит поворачивается на спину, морщится, щурится, и я беру ее за руку.
Я не могу вернуть ей нашего ребенка. Но я могу дать ей лучшее из того, что остается.
Справедливость.
Пока я полгода вынашивал планы мести в тюрьме, Йорки не сидел сложа руки. Он примкнул к группе байкеров, называвшейся «Язычники». Ребята эти были все как на подбор здоровые лбы и тоже имели какие-то дела с метамфетаминщиками – во всяком случае, я так решил. И они были рады и счастливы заполучить его в свои ряды, если это могло помочь свалить лидера хартфордского отделения САЭС. Уличная слава – это вам не фунт изюму.
Свой первый день на воле я потратил на поиски парней из своей старой команды, но все они понимали, что должно произойти, и каждый нашел какое-то оправдание, чтобы слиться. «Я ради вас отказался от всего, – сказал я, когда меня бортанули даже те, которые попали в команду последними. – И так вы меня отблагодарили?!»
Но мне меньше всего хотелось, чтобы кто-то решил, будто тюрьма обломала мне зубы. Поэтому той же ночью я отправился в пиццерию, которая раньше служила неофициальной штаб-квартирой моей команды, и стал ждать. Услышав рев десятка подъезжающих мотоциклов, я сбросил куртку, хрустнул костяшками пальцев и вышел в переулок позади ресторана.
Йорки, сукин сын, прятался за каким-то здоровым быком. Серьезно, самый маленький из «язычников» был ростом футов шесть с половиной и весил фунтов триста.
Я, может, был меньше, зато быстрее. И ни один из этих парней не увернулся от ударов моего деда.
Хотел бы я поведать вам, что случилось той ночью, но могу рассказать лишь то, что слышал от других. Я бросился, как какой-то долбаный берсеркер, на самого здорового парня, размахнулся… и мой кулак попал ему прямо в морду, выбив весь передний ряд зубов. Я схватил другого чувака и бросил его, как пушечное ядро, в остальных. Одному байкеру я так заехал ногой по почкам, что он потом, мне говорили, ссал красным целый месяц. Кровь лилась в переулке, как дождь на тротуар.
Сам я знаю одно: мне нечего было терять, кроме своей репутации, а с таким боезапасом можно вести войну. Я не помню ничего из того, что тогда случилось, кроме пробуждения на следующее утро в пиццерии с мешком льда на сломанной руке и запухшим глазом.
Я ничего не помню, но молва об этом случае пошла. Я ничего не помню, но повторю еще раз: я превратился в легенду.
В день, когда я хороню сына, солнце сияет. Ветер дует с запада и кусается. Я стою над крошечным отверстием в земле.