Цвета дня
Шрифт:
– Вот, – сказал он. – Теперь вы знаете. И я дам вам один совет, Макси: выждите два часа, потом звоните. Вы рискуете задохнуться. Вы добряк.
– Я бы все же хотел сказать словечко Энн.
– Вы и в самом деле хотите ее видеть, Макси? – насмешливо спросил Вилли.
Росс секунду молчал, потупив глаза.
– Нет, – сказал он, – не очень.
– Не стану от вас скрывать, что, предвидя ваш визит, она отправилась в небольшое турне по Италии. Поскольку она питает к вам некоторую нежность, я решил избавить вас обоих от огорчений. Вы останетесь обедать?
– Нет.
– Нет, конечно, сегодня вы не смогли бы ничего проглотить.
–
– Представьте дело в лучшем ракурсе, Макси. Я был откровенен с вами, потому что вы друг – во всяком случае, друг Энн. Вы вряд ли захотите ее расстраивать. Вы можете даже сказать, что она переживает моральный кризис, – искус-с-с-ство, знаете ли. Она не хочет больше возвращаться к дурацким историям, в которых ее заставляли сниматься. Она вкусила Европы – и смотрит на все другими глазами. Вот вам хороший ракурс. Впрочем, это совершенная правда.
Не успел Росс открыть дверь, как очутился нос к носу с Гарантье, который входил, держа в руках газету.
– Не знаю, знакомы ли вы, – сказал Вилли. – Макси, это отец Энн.
– Очень приятно, – сказал Гарантье.
– По-моему, мы встречались в Нью-Йорке, – сказал Росс.
Вилли не мог удержаться от желания пофлиртовать с опасностью. Для него это было вопросом стиля, элегантности. И он слишком хорошо знал Гарантье, чтобы опасаться нескромных вопросов.
– Дорогой мой, – сказал он, – Макси провел ночь в поезде, чтобы уговорить нас вернуться в Голливуд. Вам бы следовало сказать это своей дочери.
Гарантье показал на газету, которую держал в руке.
– В Корее вчера погибло двадцать тысяч человек, – сказал он. – И сегодня, вероятно, погибнет столько же. А вы занимаетесь кино.
Росс залился алой краской.
– Сударь, – сказал он, – если бы все занимались кино, в Корее вообще не было бы погибших и уже давно прекратились бы все войны. До свидания.
Он бросился вон из комнаты, хлопнув дверью. Вилли остался валяться в постели, перестав контролировать свое лицо, – Росс ушел, и делать лицо было уже не нужно; но и сам он был не в состоянии насладиться только что одержанной маленькой победой. Он уже забыл про Росса и тревожно смотрел на Гарантье:
– Она не перезвонила?
– Нет.
– С одной стороны, – сказал Вилли, – это хороший знак. Он, похоже, доказывает, что все это несерьезно. Она больше не звонит, возможно потому, что собирается вернуться. Она не должна так себя вести, Гарантье. Вы и представить себе не можете, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы защитить свою репутацию. Я решительно отказываюсь стать посмешищем для всех этих жалких паразитов от кино. Они стерегут меня не один год. Эти гниды никого никогда не прощают. И мне претит сама мысль доставить им такое удовольствие. Единственное, чего я не в силах простить Энн, – она не щадит моего самолюбия. Она наносит удар по моему самолюбию, а значит, удар ниже пояса. Она не уважает мой миф, а этого я не могу ей простить. Вам бы следовало объяснить ей это, старина. Вам бы следовало повидаться с ней и переговорить. Скажите ей, чтобы она уважала моего героя.
Он попытался поощрительно улыбнуться Гарантье, но губы его дрожали, и его циничный вид оказался лишь
– Прошу вас, Вилли, эта сцена крайне тягостна, если вам так уж необходимо страдать, делайте это в другом ключе. И не используйте меня в роли гимнастического мата. Вы наняли Бебдерна, вот его и используйте.
– Где он?
– За стеной. Пересчитывает ваши галстуки.
Вилли встал и открыл дверь гостиной:
– Идите сюда, старина.
Вошел Бебдерн с охапкой галстуков.
– Двести сорок восемь, – сказал он, – я их сосчитал.
– Можете взять сколько хотите.
– О нет, – сказал Бебдерн. – Я ничего для себя не хочу. И потом, мне все равно их всегда будет мало. Знаете, я слишком требовательный. Это меня и губит. Хотел бы я быть вами, Вилли, вот чего бы я хотел. На меньшее я не согласен…
– Тогда идите и приготовьте мне ванну.
– Напомню вам, что мы должны возглавить жюри.
– Жюри? Какое жюри?
– Я объявил вчера журналистам, что вы решили продлить свое пребывание. И я принял от вашего имени приглашение председательствовать на конкурсе красоты сегодня во второй половине дня.
– Да пошли вы.
Бебдерн заныл:
– Послушайте, Вилли, вы не можете так поступить. Подвернулся такой случай. Я всегда мечтал председательствовать на конкурсе красоты.
Вилли пристально взглянул на него. На какой-то миг он засомневался, а существует ли вообще Бебдерн, не является ли он плодом его воображения. От этого ему сделалось легче. У прихлебателя был такой вид, будто он сошел с comic-strip, [26] – и раз он существует, подумал Вилли с надеждой, то у него самого есть шанс туда вернуться. Внезапно у него мелькнуло подозрение, и он принялся внимательно изучать Бебдерна. Это наверняка не он – не тот размах, – но, возможно, кто-то из его банды.
26
Страничка юмора в газете или журнале (англ.).
– Вы не знакомы с неким Сопрано? – спросил он.
– Нет, – сказал Бебдерн, но, быть может, он скрывал свою игру. – У меня для вас хорошие новости, Вилли. Наши влюбленные много гуляют по лесу. Впрочем, это очень красивая дорога над деревней, ведущая к итальянской границе. Если хотите, я вас туда отведу, и вы сможете их увидеть, а они об этом и знать не будут. А?
– Идите наберите в ванну воды.
– Так вы даете добро на конкурс красоты?
– Раз уж вы так мило об этом просите, взяв меня за горло…
Он опустошил бутылку шампанского. Он торопился. Нужно было как можно быстрее выйти из реального мира. Высунуть нос наружу. Перейти на ту сторону. К Плуто, Чарли Чаплину, Майти Маусу, братьям Маркс. Укрыться на comic-strip. Очутиться в том чудесном мире, где можно упасть с луны на землю и встать без единой шишки. Достаточно было нескольких прихлебателей, согласных прийти поиграть с вами.
– Бебдерн! – заорал он.
Одного только Гарантье было недостаточно. Это был не партнер, а, скорее, деталь декорации. Странная, барочная нота, которая творила с серым цветом то, что Ван Гог делал с желтым. В самом крайнем случае он мог изобразить вокруг вас силуэт эксцентричного профессора, со своим собственным языком, навязчивыми идеями, японской прядью, как бы бесплотным присутствием. Но это все.