Цветаева без глянца
Шрифт:
Вы, ничего не говоря и без всякой моей просьбы, этот камень взяли и подали. Этот камень — «Добровольческий Марш» в «Ремесле», и этот камень еще — то (не знаю, что) что Вы мне из всех людей сейчас в письмах даете.
Хорошо именно, что Вам 20 л<ет>, а мне 30 л<ет> Если бы я была на 7 лет старше, я не говорила бы о материнстве.
Что совершает события между нами?
30-го июля.
Мой друг, скучаю без Вас. Скука во мне — не сознание отсутствия, а усиленное
В каком-то из Ваших писем Вы, на не совсем еще умелом, но чем-то уже мне кровно-близком языке Вашем, пишете: «мне не хватало теплоты». Прочтя, задумалась, п. ч. во мне ее нет. И тут же, мысленно перечеркнув, поставила: нежность. И тоже задумалась, потому что во мне она есть.
Дитя, никогда не берите (а м. б. — никогда не ждите!) — никогда не применяйте ко мне того, что заведомо не может жечь: ведь даже лед жжет! И бесстрастие жжет! А вот теплота — нет, п. ч. она тогда уже жар, т. е. ее уже нежность. А нежность: от ледяной — до смоляной! И все-таки — нежность.
Так вот, об этой нежности моей…
Думаю о Вас и боюсь, что в жизни я Вам буду вредна: мое дело — срывать все личины, иногда при этом задевая кожу, а иногда и мясо. Людей Вы через меня любить не научитесь, всё, кроме людей — ДА! Но живут «с людьми»…
У меня нет даже этого утешения: Вашего опыта со мной. Мой случай слишком редок (не читайте: ценен), чтобы когда-либо в чем-либо Вам служить.
1-го августа.
Я давно не слышала Вашего голоса, и мне уже немножко пусто без Вас. Молчание мне враждебно, я молчу только, когда это нужно другому. Голос — между нами — единственная достоверность. Когда я долго Вас не слышу, Вы перестаете быть.
О разминовении взглядов и пр<очем>.
Пока я буду говорить: «Нет, не так, так не надо, так — надо» — все хорошо, ибо за всеми этими нет — одно сплошное ДА. Когда же начнется: «да, да, правильно, совершенно верно» — ВСЁ поздно: ибо за всеми этими да — одно сплошное НЕТ.
(В первом — сосредоточенное внимание, страстная жажда правды, своей и чужой, исхищреннейщее и напряженнейшее проникновение в другого: ЧУДО доверия, все взятые барьеры розни.
Во втором: снисхождение, высокомерие, усталость, равнодушие, бездушие.
В первом: tout a gagner [66]
Во втором: rien a perdre! [67] )
Присылайте мне вырезки всех Ваших статей: газетами брезгую, но Вас (сущность) чту. Вы для меня не газета, а книга, распахнутая на первой странице. Бытия.
66
Все получить! (фр.).
67
Нечего терять! (фр.).
Мне
Стихи сбываются. Поэтому — не все пишу.
Перечтите, если не лень, в «Ремесле» — Сугробы.
«И не оглянется Жизнь крутобровая! Здесь нет свиданьица, Здесь только проводы…»Писано было в полный разгар дружбы, все шло к другому, — а ведь вышло! сбылось! В час разминовения я бы иначе не написала.
Я знаю это мимовольное наколдовыванье (почти всегда — бед! Но, слава богам — себе!) Я не себя боюсь, я своих стихов боюсь.
Как странно, что пространство — стена, в которуюломишься!
2-го августа.
Когда люди, сталкиваясь со мной на час, ужасаются теми размерами чувств, которые во мне возбуждают, они делают тройную ошибку: не они — не во мне — не размеры. Просто безмерность, встающая на пути. И они, м. б., правы в одном только: в чувстве ужаса.
4-го августа.
Просьба: не относитесь ко мне, как к человеку. Ну— как к дереву, которое шумит Вам навстречу. Вы же дерево не будете упрекать в «избытке чувств», Вы только услышите, как «уста глаголют». Если Вы меня заставите с Вами быть человеком, т. е. считать, я замкнусь, п. ч. считать я не умею.
В молчании — что? Занятость? Небрежность? Расчет? «Привычка»? Преувеличенно-исполненная просьба? Теряюсь. Через несколько дней (10, примерно) привыкнув и отказавшись, успокоюсь. Но пока мне эти дни тяжелы. <…>
3-го августа (перепутала записи)
<…> Сейчас, когда я, всходя по тропинке, раздвигала маленькие нежные колкие елочки, у меня было чувство, что это всё — Вы, Ваша душа, а мысли были такие: Держал пари с Х<одасеви>чем:
«Окручу в три письма». Х<одасеви>ч: «Нет, в пять». — «Три. Пари». — «Пари!» (Дружочек, что Вы выиграли?)
Руки, гладившие елочки, думали одно, голова другое. Потом я уже перестала гладить елочки, легла на спину и стала глядеть в небо. Постепенно все уплыло.
5-го августа.
Мне некому о Вас сказать. Аля, с 2-х лет до 9-ти бывшая моим «в горах — отзывом», сейчас играет в куклы и глубоко-равнодушна ко мне. Вы моя тайна, сначала радостная, потом болевая. О, Бог действительно хочет сделать меня большим поэтом иначе бы Он так не отнимал у меня всё!
Наблюдаю боль (в который раз!) Те же физические законы болезни: дни до, взрыв, постепенность, кризис. До смерти у меня никогда не доходило, т. е. чтобы душа умерла!