Цветок Америки
Шрифт:
Жозеф мог бы прожить еще десять-пятнадцать лет. Но она знала, что смерть брата, а потом единственной дочери Об подействовали на него гораздо сильнее, чем казалось.
– Я понимаю, что причиняю тебе боль, – сказал он, – но нужно вынести и это ради тех, кого мы оставляем после себя.
Итак, все готовились к дальнему путешествию.
В последующие дни жизнь шла как прежде. Жанна продолжала надеяться вопреки очевидности.
В тот день, когда осуществилось последнее пророчество Франца Эккарта и французский гарнизон в Неаполе капитулировал
Обычно он приподнимался, услышав ее шаги. Сегодня этого не произошло. Она поставила чашку с молоком на столик и склонилась над ним. Лицо у него было абсолютно белое.
– Жозеф? – окликнула она.
Взяла его за руку и тут же отпустила. Не вскрикнула. Села рядом и заплакала. Остановиться она не могла.
Вскрикнула Фредерика, которая в тревоге поднялась в спальню, ибо хозяйка все не возвращалась. Жанна лежала ничком и рыдала.
10
Голос крови
Все съехались на похороны, потом вернулись домой. Но первый из прибывших не уехал. Это был Франц Эккарт. Жанна, слишком поглощенная своим горем, не спрашивала, каким образом он так быстро узнал о случившемся. Несомненно, от своих духов. Подобные вещи выходили за пределы обычного человеческого понимания. Она сохранила в памяти образ юноши на кладбище. Одетый в черное, стоически бесстрастный под ливнем в насквозь промокшем плаще, у могилы, в которой должен был упокоиться вечным сном ее муж, некогда Йозеф Штерн перед лицом бога Авраама, а ныне Жозеф де л'Эстуаль перед лицом бога Иисуса. Жозеф был праведником: это утешение он даровал тем, чьи слезы мешались со струями дождя.
Гром подпортил латынь отца Штенгеля. Но разве Господь внимает только латыни?
Франц Эккарт, к удивлению Франсуа, явился к ужину. Где же он поселился? Наверное, на постоялом дворе.
Жанна сумела съесть только несколько ложек супа. В те редкие мгновения, когда она поднимала глаза, сидевшие за столом видели ее остекленевший взор. Франц Эккарт, занимавший место рядом с ней, наполнил ее бокал до половины вином, добавил воды и протянул ей со словами:
– В твоем теле не осталось воды. Выпей немного.
Она пригубила вино. Ей надо было подняться к себе, но она знала, что встретит там лишь безмолвное горе. Ибо ужас траура в том, что слов уже нет. Поэтому она продолжала сидеть и голос свой услышала, лишь когда сказала заплаканному малышу Жозефу, чтобы он доел то, что осталось на тарелке. Все любили старшего Жозефа, и ни у кого не было желания вести застольные разговоры.
Наконец она встала. Одиль и Фредерика пошли за ней.
На следующий день, когда Франсуа, Жак Адальберт и Деодат разошлись по своим делам, вновь появился Франц Эккарт. Он нашел Жанну в большой зале на втором этаже: она сидела у огня. Он взял ее руку и поцеловал. Ей стало немного легче от его присутствия: по образованности
– Вспомни о дубах в грозу, – сказал он.
Она попыталась улыбнуться. Верно, дубам порой тоже приходится несладко.
– Как идет жизнь в Гольхейме после смерти графа? – спросила она.
– Графиня переехала в Нюрнберг, к сестре. Ее сын Вольф не хочет и слышать о замке, считая его гнездом для сов. Там никто не живет. Он сказал мне, что я могу, если захочу, оставить за собой павильон. Но мне негде будет зимой даже разогреть суп.
Жанна обдумала услышанное. Замки все больше приходили в запустение, не только во Франции, но по всей Европе.
Эти военные сооружения было трудно отапливать, и для содержания их требовалась толпа слуг, что стало бы сущим разорением для большинства владельцев. Во время поездок нередко можно было увидеть, как рыцарь из славного рода, покряхтывая, рубит дрова, чтобы сварить суп и согреться.
– Где ты живешь в Страсбурге?
– В пустом амбаре.
– Но чем же ты питаешься?
– Мне мало нужно, ты же знаешь. Твоего ужина вполне достаточно. Графиня отдала мне драгоценности матери: продав их, я смог приехать сюда и купить кое-что из одежды.
Она внезапно поняла, что у Франца Эккарта нет средств к существованию и он целиком зависит от кошелька Франсуа, а тот в последнее время не часто развязывал его ради своего младшего сына. Она подавила искушение немедля раскрыть свой – из опасения обидеть молодого человека.
– Значит, ты окончательно расстался с Гольхеймом? – спросила она.
– Главное, что я оставил там своего единственного друга, монаха. И книги.
– И лиса.
– И лиса, – согласился он, и в глазах его блеснул насмешливый огонек.
– Но что же ты собираешься делать?
– Господи, Жанна, – ответил он с улыбкой, – голод мне не грозит. Поскольку сейчас жарко, я могу мыться и спать, не страдая от холода. Полагаю, в Страсбурге найдется несколько бюргеров, которые пожелают обучить своих детей начаткам арифметики, латыни, астрономии или философии. Это обеспечит мне сносное существование. Я не в такой нужде, как ты.
– Я в нужде? – удивленно переспросила она.
– Я бы сказал, что ты лишилась почти всего.
Она ожидала объяснений.
– Жозеф покинул тебя. Франсуа и Жак Адальберт целиком поглощены печатней, а небольшой вечерний досуг посвящают женам. Деодат, если я правильно понял, пойдет по стопам Жозефа и будет много путешествовать. Тебе остается лишь общество Фредерики и маленького Жозефа.
Он не сказал «моего сына». Во всяком случае, удержался от этого, впервые заговорив о нем.
– И печаль, – добавил он.
Она была поражена ясностью его выводов. Фактически она теперь одна, хотя всю жизнь без устали трудилась во имя процветания большой семьи. Действительно, она нуждалась в моральной поддержке.