Цветок Америки
Шрифт:
– Хуньяди, – повторил Франсуа. – Значит, тебя зовут Франц Эккарт Хуньяди? Один из Бовуа на самом деле Монкорбье, второй – Хуньяди, л'Эстуали – это Штерны…
– Разве имя не простая условность, Франсуа? Я зовусь Человеком, как и ты.
Франсуа улыбнулся.
– Я была бы счастлива, если бы дело на этом завершилось, – сказала Жанна. – Но оно может получить продолжение, ибо наш король заключил союз с венграми и обещал королю руку своей племянницы.
Ночью она спала беспокойно, и ей приснился нелепый сон: Жоашен был настоящим королем, но корону свою зашвырнул в канаву и пинал ее ногами, словно детский обруч.
Первые весенние почки ввергли Жака Адальберта и Деодата в лихорадочное состояние. Они ждали только Феррандо, который явился всего за три недели до намеченного срока отплытия. Три недели, чтобы добраться до Лиссабона!
– Не волнуйтесь, мы прибудем вовремя, – заверил Феррандо.
Симонетта успокоилась, положившись на предсказание Франца Эккарта:
– Ты не будешь вдовой.
– Запаситесь пресной водой, – посоветовал Франц Эккарт. – И возьмите с собой побольше лимонов.
– Лимонов? Зачем?
– Они убивают заразу и дурной запах. Выжимайте их в воду перед тем, как пить.
Наконец в одно прекрасное утро к дверям подъехала повозка. На нее погрузили сундуки. Все обитатели дома собрались у дверей. Уезжавших обнимали со слезами; наконец они вырвались из объятий родных, повозка тронулась и через мгновение исчезла за поворотом Санкт-Йоханн-гассе, направляясь в Париж.
Феррандо привез Жанне подарок от Анжелы: розу с коралловыми лепестками на золотом стебле.
Был ли это символ Розы ветров?
Через несколько дней она села в другую повозку вместе с Францем Эккартом и Жозефом. Путь их лежал в Анжер.
Часть вторая
Finis terrae [21]
17
Откуда взялись сирены
Несмотря на пурпурно-золотой португальский вымпел, трепетавший на ветру под ярким солнцем, это трехмачтовое судно было английским. Закругленные борта загибаются внутрь, квадратные паруса на фок– и грот-мачтах, а на бизань-мачте, на кормовой надстройке, – остроконечный, лихо наклоненный парус, какой использовали еще римляне. Два больших фонаря на баке – один синий, другой красный – напоминали глаза. Каракка мягко покачивалась на волнах, корпус ее слегка потрескивал, реи попискивали: каждый корабль обладает своим голосом.
21
Край земли (лат.).
Название у судна было чудесное, хотя и несколько тревожное: «Avispa» – «Оса». Быть может, это имя означало быстроходность?
Феррандо, который видел много кораблей – ганзейские коги, испанские каравеллы, португальские каракки, выгружавшие товар в Венеции, Генуе или Марселе, – одобрительно кивнул. Жаку Адальберту и Деодату пришлось положиться на его мнение: сами они в кораблях ничего не смыслили. Гаспар Кортереаль, старший из братьев, крупный сорокалетний мужчина с загорелым, словно вырезанным из дерева лицом, у которого один глаз был слегка мутным, внимательно смотрел, как трое путешественников сгружают с повозки свой багаж. Особенно
– Что это такое? Вино?
– Нет, пресная вода.
Гаспар изумился:
– Так много?
– Вы же не знаете, сколько продлится плавание, – ответил Жак Адальберт. – Неужели вам хочется, чтобы люди к концу плавания иссохли от жажды?
– Мы найдем источники пресной воды.
– Будем надеяться.
Экипаж насчитывал шестнадцать человек; двое из них стали поднимать на борт багаж – сундуки и бочки. Жак Адальберт настоял, чтобы одну из бочек с пресной водой оставили на палубе, и Гаспар Кортереаль распорядился, чтобы ее как можно крепче закрепили. Потом он стал показывать корабль своим пассажирам и для начала отвел их в каюты.
– Вот здесь вы будете жить, – сказал Гаспар.
Войти туда можно было только согнувшись. Три гамака, подвешенных к крюкам, занимали почти все свободное пространство. Когда внесли три сундука, стало совсем негде повернуться.
Они заплатили девятьсот дукатов за конуру для каторжников. Однако Феррандо явно находил это нормальным.
– Здесь чисто, – сказал он.
В каюте пахло деревом, лаком и морской солью.
– Столоваться будем в моей каюте, – сказал Гаспар.
– Больше и негде, на всем корабле стол есть только в ней, – с улыбкой добавил его брат Мигель, только что подошедший.
– Где же едят матросы? – простодушно спросил Деодат.
– На палубе, разумеется, – ответил Гаспар.
Затем он отвел их на нижнюю палубу в крохотный закуток, служивший уборной. Устройство было спартанским: доска с круглым отверстием прямо над морем.
Никто не осмелился спросить, где можно будет помыться. Мигель Кортереаль словно угадал невысказанный вопрос.
– Кто хочет освежиться, – сказал он, – набирает в бочку морскую воду и обливается. Или просто ныряет в море.
Человек в длинной черной куртке из грубой шерсти позвал Гаспара.
– Это наш старший помощник, Висенте Вилламора.
Из трюмов слышался глухой шум: матросы загружали и крепили ящики с провизией. Кто-то из экипажа катил бочку с солониной, кто-то тащил бочонок водки. На причале дожидались двое в черных одеяниях и высоких шляпах – это были портовые чиновники. Гаспар и Мигель, спустившись к ним, расписались в регистрационной книге. Когда они вернулись на судно, двое матросов подняли трап. Феррандо, Жак Адальберт и Деодат подошли к борту. Подняли якорь. От причала оттолкнулись шестами, и «Ависпа» медленно поплыла, переваливаясь справа налево, словно захмелевшая утка. Гаспар стоял за штурвалом на юте, перед ним на наклонной подставке был установлен компас.
Через полчаса «Ависпа» достигла большого мола. Путешественники перешли на верхнюю палубу, чтобы посмотреть, как исчезает вдали Лиссабон. Они старались не показывать, как щемит у них сердце, и тут Гаспар Кортереаль, передав штурвал брату, предложил им выпить по стопке водки.
Море оказалось чередованием холмов и долин. Сносно существовать можно было лишь на палубе: ветер помогал преодолеть тошноту и привыкнуть к ритму движения судна. Вернее, сразу к двум ритмам, ибо «Ависпа» испытывала и килевую и бортовую качку. Деодат несколько раз едва не потерял равновесие. Но едва он спустился в каюту и лег в гамак, как сразу почувствовал себя больным.