Цветок Дракона
Шрифт:
– Простите меня, – прорыдала Сарина, поднося стилет к пламени лампы, – но я не могу выносить эту боль.
Горестно вздохнув, мадам Блю повернулась и вышла из комнаты, оставив Сарину с ее трубкой и ее грезами.
Прежде всего Сарина увидела зеленые глаза. Он шагал к ней в густеющем тумане, и она улыбалась ему и махала рукой. Он поднял руку, чтобы помахать в ответ, но затем, казалось, передумал и вместо этого разъяренно указал на нее пальцем. Он показал на облако, которое она по ошибке приняла за туман, клубящееся вокруг нее как накидка, а потом повернулся и пошел прочь.
Она позвала его и поспешила вслед,
Сжимая в руке запечатанное письмо, Мэй села в наемный экипаж и приказала вознице отвезти ее на почту на Квинз-роуд. Руки тряслись, голова раскалывалась, но мысли были удивительно четкими. Как только письмо было отправлено, она вернулась в дом мадам Блю и медленно поднялась по лестнице к себе на второй этаж. Ее тело жаждало опиума, и так как она успешно завершила свое дело, она заслужила вознаграждение – трубка ждала ее.
За стеной послышались крики Сарины, затерянной в лабиринте наркотического сна, и на глаза у Мэй навернулись слезы.
– Скоро, Сарина, – пробормотала она, устраиваясь на кровати. – Очень скоро, сестра моя, когда ты позовешь его, он будет рядом.
Удовлетворенно кивнув, она потянулась к трубке.
Глава 21
Дженсон ударил кулаком по столу, испытав какое-то извращенное удовлетворение от пронзившей руку боли. Каждый раз, когда он перечитывал письмо Мэй, его охватывали гнев и тревога.
Корабль внезапно качнуло. Дженсон чуть не упал на пол и перенес свою ярость на капитана, корабль и даже на море, стуча кулаком по столу до тех пор, пока не выбился из сил. Потирая ушибленную руку, он поднял глаза на масляную лампу, бешено раскачивающуюся над его головой, и моргнул, прогоняя набежавшие на глаза слезы.
– Проклятие, проклятие, проклятие! – Он отшвырнул письмо в сторону и начал безостановочно ходить взад-вперед по маленькой каюте. – Ты сделала большую глупость, Сарина, когда позволила мне уплыть одному. Проклятие, Сарина, я убью его! Я убью его за то, что он сделал с тобой!
Его взгляд снова упал на листок бумаги. В нацарапанном детским почерком Мэй послании говорилось лишь о том, что Во решил сделать Сарину своей любимой наложницей и поэтому она сбежала в Гонконг, где теперь живет вместе с Мэй в доме мадам Блю. Его поразило, что Мэй оказалась в борделе, удивило то, что Сарина предпочла остаться в Гонконге, а не вернулась домой в Америку, но больше всего его ужаснуло одно-единственное слово – опиум.
– Я говорил, что позабочусь о тебе, – продолжал Дженсон, в волнении проводя рукой по волосам, – а ты все твердила, что не нуждаешься в моей защите. Ха! Что ты за упрямое и безрассудное дитя, Сарина Пейдж! Не надо было мне тебя слушать!
Дитя? Он хмыкнул. Сарину Пейдж едва ли можно назвать ребенком. Его память услужливо нарисовала ее образ: прелестное лицо с золотистыми глазами и развевающимися по ветру золотистыми волосами, лукавая улыбка и роскошная фигура, затянутая в струящийся белый шелк. Жар,
Дженсон с размаху бросился на койку и, проклиная себя за слабость, вдруг вспомнил своего брата Гаррета, чью проницательность он оценил только недавно. Гаррет, вечно перепуганный и крайне благоразумный человек, выслушал своего старшего брата – искателя приключений и игрока, а затем осмелился назвать его осторожным дураком. Возможно, именно слово «осторожный» и повлияло на Дженсона, как красная тряпка на быка. Осторожный! В течение года он расширил их торговую империю, теперь их филиалы были и в Гонконге, и в Колумбии, а Гаррет осмелился называть его осторожным! Но он знал, что имел в виду брат.
Дженсон притушил лампу, радуясь наступившей темноте. Он потер глаза, охлаждая пылающие веки. Внезапно ему почудилось, что рядом с ним, на кровати, кто-то есть. Он протянул руку, но нащупал лишь пустоту. Сарина. Хилари. И та и другая побывали в его каюте.
Хилари он взял тогда, пылая от обиды, в отместку за то, что Сарина бросила его, а потом вышвырнул из своей кровати и своей жизни навсегда.
– Сарина. – Он прошептал это имя, и память о другой женщине ушла в небытие. Сжав кулаки, он потряс ими перед собой, словно заклиная невидимого Бога.
– Пожалуйста, позволь мне успеть туда, – взмолился он. – Просто позволь мне успеть вовремя.
Коляска медленно катилась по Баньян-стрит, а потом завернула на Казуарина-роуд. Сарина уже второй раз за утро приказала вознице объехать квартал. Она натянула почти на глаза капюшон своей голубой накидки и наклонилась вперед, сосредоточенно выглядывая в окошко. За последнюю неделю, после того как она обнаружила, что серые ставни белого домика распахнуты настежь, она уже в третий раз возвращалась сюда.
Пронзительный октябрьский ветер бился в дверцу коляски, дребезжал оконным стеклом, запотевшим от дыхания Сарины. С силой сжав руки, она готовила себя еще к одному разочарованию, когда увидела то, что заставило ее резко выпрямиться.
– Помедленней! – окликнула она возницу, отчаянно стуча по разделяющей их стенке.
Сарина задержала дыхание. Сквозь набежавшие на глаза слезы она увидела детскую коляску, которую везла по боковой дорожке высокая худая женщина в длинной розовой шерстяной накидке с капюшоном. Сарина впилась зубами в ладонь, чувствуя, как слезы орошают щеки и стекают по рукам.
– Наконец, – прошептала она. – Как же долго я ждала!
Когда экипаж поравнялся с женщиной, Сарина повернулась на сиденье, чтобы получше ее рассмотреть. У Анны Дин было изможденное лицо хронически больного человека, несмотря на пронизывающий ветер, щеки ее оставались впалыми и бледными. Одетая в теплую накидку, она, казалось, дрожала от холода. Когда она наклонилась вперед, капюшон сполз назад, открывая тусклые рыжеватые волосы.
Сарина приказала вознице завернуть за угол и остановиться. Она вылезла из экипажа и медленно пошла назад. Через несколько минут из-за поворота показалась женщина с коляской. Она шла, спрятав от ветра лицо, и заметила Сарину, лишь когда они чуть было не столкнулись. Женщина подняла глаза, извинилась и попыталась повернуть коляску в сторону.