Цветок камнеломки

Шуваев Александр

–  Можешь не волноваться. Пристрожу, да и милиции будет море…

–  Это ты хорошо сказал. Пусть и наша мало-мало приедет. Да нет, Иван Петрович, ты и вправду не бойся. Я ж не глупый, знаю, что хорошо, - это когда один брат - в доме живет, земельку пашет, а другой рядом кочует, барашка пасет. Сильный на чужую силу не обижается.

–  Умны-ый! А как в прошлом сентябре, помнишь?

–  Забыл. И ты забудь. Надо будет, - вспомнишь при случае, а сейчас зачем? Чего не бывает между своими?

–  Не боись, председатель, все, что надо, с собой взяли. И еду, и воду, и горшки с пеленками. И порядок тебе будет.

Люди прибывали весь вчерашний день, ночь напролет, и все нынешнее утро. Чуть оранжевый, предвещающий превосходную погоду, рассвет озарил на окраине Сорочинска гигантский лагерь, как будто стал стоянкой какой-то из легендарных завоевателей прошлого. Каждая группа прибывших располагалась сама по себе, но границ - не было. Фургоны, гигантские юрты кочевников, разноцветные шатры, жилые вагончики, оранжевые цистерны с питьевой водой, молниеносно,

как грибы, выросшие ряды временных гостиниц, строго через одинаковые интервалы голубые пластиковые брусья уборных, детский визг, столпотворение у временных умывален, гигантский парк машин под присмотром бдительной милиции, - и все новые группы прибывающих. Не раз и не два кто-то чего-то пробовал регистрировать, наводить бюрократический порядок, но неизменно терял контроль над ситуацией, но она, на удивление, особой регуляции вроде бы и не требовала. В нескольких местах со спешно вкопанных столбов надрывались, сообщая всякого рода полезную информацию, громкоговорители, а туда, на теряющийся в пыли юго-восточный край, с той же целью летали ощетинившиеся динамиками "МиК - 4". Близкие, по здешним меркам, соседи, жившие друг от друга на расстоянии пятнадцати-двадцати километров, понятное дело, тут же собрались кучками. Мужики, - отправились к пивным бочкам и ларькам, подоставали разномастные емкости с домашним и начали угощать друг друга, их супруги - посцепились языками, не забывая бдительно наблюдать за мельтешащим вокруг мелким потомством. Выпив за встречу, начали сговариваться на завтра, а потом как-то спонтанно приступили к тренировкам: даже бывалые водители, каковыми тут являлись практически все, включая особей четырнадцати и даже двенадцати лет, далеко не в полной мере владели высоким искусством движения колонной. Потрясающе теплая осень после роскошного лета, что пугала людей старых и осторожных, твердивших, что такое - не к добру, и было, было уже в тыща девятьсот сорок первом, не давала спать и ночью. Сон казался этой ночью прямо-таки расточительством, поэтому и ночью вдруг возникший в степи стан сдержанно гудел, звенел гитарным звоном и зудел какими-то степными инструментами, а на берегу Самары поодаль друг от друга, но все равно тесно сидели парочки в сумерках и компании, освещенные светом костров. И - диковинные попадались среди компаний, на любой взгляд, кроме привычного взгляда собравшихся. Люди постарше при свете импровизированных источников света шлепали картами по импровизированным столам, пили вино, но сама структура момента не давала пить слишком много даже тем, кто был склонен увлекаться. Не в этот раз. Завтра или вообще потом. Потому что чуть ли ни в первый раз в жизни каждого из собравшихся было это: громадное многолюдье, ровное коловращенье гигантских масс народа под бездонным небом ранней осени - без всякой войны и беды, просто так. Хотя отдельные исключения, понятное дело, бывали.

–  Эй, молодежь, чего набычились, - голос у самого крупного из четверки дедов был под стать сложению, как медвежий рев, - кулаки чешутся? Хорошее дело. Но токмо не сегодня. Вот мы ж с ним, - он чуть приобнял одетого в темный блескучий халат сухонького узкоглазого старичка с козлиной бородкой, - не деремся. Хотя могли бы. Завтра на игрищах удаль покажете, понятно?

–  Засем драца?
– Подтвердил сухонький старичок, выбравшись у него из подмышки.
– Совсем худое дело, тьфу!

И, в подтверждение своих слов, он, сморщившись, с ожесточением плюнул.

–  И это, - вступил в разговор третий, с подбритыми висками и усатый, белевший в сумраке рубахой, - всем другим то ж гуторьте: договор. Вот как начнет дело доходить до горячего, так и скажете: договор мол.

–  Ну и что?
– Проговорил из тени дерева кто-то почти невидимый.
– Кто слушать-то будет?

–  А вот хоть ты послушай. Послушай, и попробуй как это, - не бояться других и самому не быть вероломным. Хоть раз в году.

–  Да нам что, мы - пожалуйста, - раздался еще один уклончивый голос, - но только чего они…

–  Договоритесь, - и потом выясните, чего они. Ибо сказано: нечестив тот, кто рушит пир, а рушащий договор не стоит разговора с ним.

–  Вы слушайте батюшку, - прогудел огромный старик, - он у нас не чета другим-прочим…

–  Ладно, - проговорили в тени, - до другого раза отложим, попробуем. А пока будем считать, что этого разговора не было.

Хотя отдельные исключения, понятное дело, бывали.

Дорожники совершили невозможное, и осеннее солнышко, выкатившись из-за горизонта, осветило ласковым, теплым, но все-таки неуловимо усталым, осенним светом новехонькую, - и существенно расширенную, - мостовую, а какая-то сволочь на временном радиоузле то ли расчувствовавшись, то ли по глупости, то ли и впрямь с неким умыслом врубило со всей мочи: "Утро красит нежным цветом…" - и это некоторое время терпели, но потом мотив оборвался гнусным визгом, и действо началось.

Первыми на площадь перед трибунами вырвалась молодежь на мотоциклах. Сначала раздался глухой вой и мрачный звон, а потом показались они. Люди, которые садились в седло года в четыре, если не в три, получая многочисленные подзатыльники от отцов и старших братьев, что не оказывало на них особенного действия. В разноцветных куртках и шлемах, угрожающе склонившись вперед, с лицами, укрытыми под глухими очками, они проносились по площади, как конные сотни орды Чингис-хана, плотными стаями машин по тридцать, слитно, чуть ли ни локоть к локтю, неразрывно держа строй, напоминающий летящую птицу, либо же серп выпуклостью вперед. И - исчезали, будто видение. Череда их была долгой, но когда вдали растаяла последняя

из стремительных машин, на площадь вступили основные силы. С глухим, всепроникающим гулом покатились бесконечные колонны тракторов, и земля дрожала мелкой дрожью под непомерным грузом техники. Они двигались, понятно, без идеальной четкости строя, но и, тем более, не наезжая друг на друга, потому что народ тут собрался в высшей степени привычный, куда там армейским водителям мирного времени. Конец колонны терялся в дали, но когда она, наконец, кончилась, за тракторами под громовое шипение и свист последовали еще более многочисленные грузовики, специально ради праздника отмытые, вычищенные и битком набитые приодевшимся народом. Время от времени поток машин прерывался и перед трибунами проходили отчаянно блеющие, мычащие, ржущие стада, табуны и отары породистого скота, и до собравшихся доносился крепкий запах навоза. Следом шла шеренга устройств для уборки улицы, и снова тянулись бесконечные вереницы тракторов и еще грузовики, а конца колонне техники не было видно, от нее ощутимо тянуло ровным, устойчивым теплом, как от нагретых камней. По в такт открываемым ртам было видно, что в иных из грузовиков пытаются петь хором, - под жесты стихийного дирижера или просто так, - но, понятное дело, до трибун не долетало ни звука. Вопрос еще, слышали ли себя сами певцы.

–  М-мамочки, - побледневшими губами проговорил Первый Секретарь обкома, глядя на проплывающую перед ним, необозримую массу народа, техники и мяса, - да во что ж это мы вляпались-то? Что затеяли-то, гос-споди?!

Он говорил сам с собой, в душевной тоске и тихой панике от совершенной непомерности творящегося перед ним стихийного явления, - явно неуправляемого!
– но его услышали находившиеся тут же, на трибуне для почетных гостей, официальные лица из центра. Трудно сказать, чего именно ждали они, - тихой сельской ярмарки, официального торжества, мероприятия, проводимого для галочки, поддатых тружеников села, по приказу начальства согнанных на демонстрацию, натужного веселья, - но, во всяком случае, не такого вот явления жуткой, стихийной, саму себя организовавшей мощи. Подобного рода информация противоречила самим принципам планового хозяйства. Так что один из столичных гостей даже стал делать знаки телевизионщику, наводившему свою камеру с мрачной решимостью инженера Гарина, а когда тот либо не понял, либо не обратил внимания, придвинулся к нему вплотную. Расслышать что-либо с такого расстояния было, разумеется, совершенно нереально, но усиленная артикуляция позволяла без малейшего труда угадать, то самое, заветное, насквозь родное:

–  Ты давай того, - закругляйся… сворачивай на хер свою трехомудию, говорю!

Это не было похоже на военный парад. Куда больше это напоминало переброску хорошего войскового соединения, этак, - полнокровной ударной армии или чего-то в этом роде. Только что без воздушного прикрытия. Хотя, словно в ответ на его мысли, появилось и оно. Слова динамиков, надрывавшихся тут среди гула и дрожи почти что без всякого толку, в очередной раз долетели до него скандированными фрагментами:

–  Беспилотные устройства!… Удущего урожая!… Достойно!…

С неба на площадь, на собравшихся внизу в угрожающем безмолвии несколькими редкими шеренгами падали поболее сотни опылителей системы "Пустельга", как по команде выпустили на замершую внизу толпу белые облака аэрозоля и помчались дальше. Майк прикрыл глаза, но никаких последствий, кроме слабого аромата, напоминавшего запах спелой айвы, распыленное вещество не оставило. Шутка была, на его взгляд, достаточно дурного вкуса: осторожно оглядевшись, он убедился, что на этих трибунах был далеко не единственным, кто напугался мало что не до икоты, поскольку связанный с беспилотными устройствами опыт последних лет у здешнего люда был всякий. Следом за беспилотниками после короткой паузы над площадью проплыли парапланы, потом - деловито проследовали многие сотни гораздо более многочисленных в силу практичности мотодельтапланов, а потом небо над городом заполонило множество более серьезных машин, включая сюда и реактивные, предельно широко растопырившие крылья. Эти - держались друг от друга поодаль, не допуская тесноты в небе.

В этих однообразных местах народ, вообще говоря, был не слишком заметен, но, собравшись воедино, он… производил впечатление. Майк, по какой-то причине ожидавший другого, начал осторожно рассматривать своих соседей по трибуне. Среднего роста, но казавшийся вовсе невысоким их-за непомерно широких плечей белобрысый парень осторожно, стараясь не показать своего интереса, разглядывал двоих азиатов примерно своего возраста. Оба в белых нарядных куртках с крупными киноварно-красными иероглифами на спине, в черных шароварах, они были бы похожи, как близнецы, не будь один из них явной девушкой, причем прехорошенькой. Ее брат отличался только неуловимо мужским, жестким и дерзким выражением красивого лица, да еще тем, что рукава его куртки были небрежно закатаны, обнажая нешуточную мускулатуру жилистых рук. И - нет, на самом деле он был заметно, лет на пять старше спутницы. Белобрысому на вид можно было дать лет шестнадцать, но все в его невысокой, широкоплечей фигуре, от длинных рук с тяжелыми кистями и до постановки крепкой, дочерна загорелой шеи, говорило о силе по-настоящему страшной, нечеловеческой, впору крупной обезьяне или другому дикому зверю. Такие люди просто-напросто не водятся в городах. А что, - Майкл прищурился, провидя будущее по мелочам, что с ним случалось достаточно часто, - пожалуй, он бы поставил на этого юношу, даже и против значительно более взрослого и опытного соперника… А еще таких людей очень часто привлекают нежные, тоненькие девушки… Которые впоследствии с успехом садятся на их могучие шеи и вертят ими, как хотят!